Александр Величанский - Под музыку Вивальди

А Великая река
она как велика? —
как великое терпенье —
застоялись берега.
Как Пскова-река одна
до слияния видна? —
как великая усталость —
еле поднялась со дна.
Как Мирожки-от
ручеек течет? —
как великая погибель —
мельче собственных болот.

Тиха Пскова – и рыба не плеснула,
и камня в реку дикую не бросил
никто, а все идут по алой глади
круги, круги, как кольца на надрезе
древесного ствола иль отпечатки
незримо чьих, но осторожных пальцев.

Не слыхали, не наслышались
звону Божьего, Господнего,
звону медного, зеленого,
звону красного, малинового —
здесь на звонницах-то нет колоколов,
а коль есть, то безъязыкие,
безъязыкие, безгласные,
словно песня – бессловесные.

А Великая река,
хоть мала, да велика.
А Пскова-река лежит
тише стеклышка.
А и Кремль между них
не ворохнется стоит.
Перед тем, как стечься им,
встал Предтечи храм —
встал Ивановский собор:
три креста, один запор.

Спины и плечи
толпы быстротечной людской.
Вечер как вечер —
он тихо глядит из-под век.
Храм Иоанна Предтечи —
один над рекой.
Храм Иоанна Предтечи
пред встречею рек.

Приказного крыльца изломы
на столбах бочковатых, тучных —
точно змей из палаты выполз —
многолапый, нелепый – трижды
изогнулся и грозно замер,
затаивши дыханья тяжесть,
дыбом дерево кровли встало
чешуи булатной подобьем – ишь:
подавитель и пожиратель,
страшный рыночный змей-горыныч.

Уж хорош Никола, что от Торга:
посегодня народ под ним торгует.
Еще краше Никола со Усохи,
и болота под ним как не бывало.
А Никола у Каменной Ограды —
рад не рад – совсем один остался:
ниотколь не виден за домами
ну, хотя б главы его клобук
на улице Розы Люксембург.

Свеч́и перед иконою
Николы-свет Угодника
нет нынче и иконы нет
в часовне, прилепившейся
к Николе со Усохи – лишь
тонкая, благолепная
главка над нею теплится
Свечой Неугасимою.

Звонница Вознесения
Нового всё возносится
и что ни день, то сызнова
над церковкой укромною,
над тучей, и молчание
ее пролетов ярче лишь,
сильнее, оглушительней
без колокольной окиси,
что зеленей окрестного
нашего лета красного.

Купол Спас —
Преображенья.
Сколько яви
в нем слилось:
капля меди,
капля меда,
капля крови,
капля слез.

Круг Козьмы и круг Демьяна
на склоне горы и дня
кони карие пасутся —
три стреноженных коня —
не гремит Гремячья башня,
глядя бережно на них:
как пасутся кони влажно,
превращаясь в вороных.

Поминутно ходит солнце средь ветвей.
Посолонно ходят тени вкруг церквей
крестным ходом, крестным ходом —
а коль церковь над рекой —
аки по суху, по водам
крестный ход идет такой.

Как под травами – коренья,
таковы и подцерковья.
Как приход сошелся верный,
так сомкнулся четверик.
Как недвижно крыл паренье,
так застыл разлет притвора.
Как при матери младенец,
так при церкви – бел-придел.
Как дыханьице невзрачно,
так апсиды воздыхают.
Словно царь со службы вышел,
таково во храм крыльцо.
Каково родство укромно,
так под кровлей закомары
византийскою высокой
даже бровью не ведут.
Чем на небе птиц поболе,
тем и кровля многоскатней.
Век себя кругом обходит
по-над кровлей барабан,
как обходит крестным ходом
белый храм народ пасхальный.
Как следы в снежок запали,
так под куполом узор.
Каково свисает капля
долго с облака благого,
таковы и налитые
эти капли-купола.
Как в золе огонь остался,
так и в гонте – огнь древесный.
Как над реками – стрекозы,
так над церквами – кресты.

Облака стали плотью —
долговаты, круглы ль —
куполов поголовье,
глав и главок горбыль —
шлемы, луковки, маки,
полусвет полусфер —
и озерный в размахе
не разгонит их ветр.

А у храмов здешних
дыханьице – пух.
Нет, не дышат пышно
абсид их меха.
Невесомо, каменно
средь строек-разрух
тихо за деньками
стоят их века.

А разводы-валики,
как узор на прянике —
на прянике будто —
печатные буквы.
А и прясел вмятины
на сахаре стен,
как в прянике мятном —
глянул – будто съел.

А под куполом идет
тут узора хоровод —
чьи следочки из земли
на него посрезали?
Уж и сладок всяк следок —
то-то водится танок [10]
под главою гонтов́ой —
не расходится домой.

Втиснут в ряд с домами,
как в скитанье – скит,
бьет притвор крылами,
бьет притвор крылами,
бьет притвор крылами,
да не возлетит
или, тужась тетивой
в пустоту над нами,
целит он углами —
звонницы стрелой.

Было дерево карим —
стало сивым, как сумрак, как дым,
было смуглым веками —
стало серым, устало-седым.
Кровлею ли на храме,
гнута ль лемехом в главах она
иль над башен «кострами»
серебрится дерев седина.

А каково теням вольготно —
вечерним, утренним и дневным —
на этой извести церковной,
на сей блаженной кривизне —
округло, угловато, прямо,
устойчиво или покато,
то выпукло, то углубленно,
то высветлено, то темно,
то явно слишком, то уютно,
укромно, потаенно или
прозрачно, призрачно ли – словом,
различно – замечательно!

А как они дышат? —
как будто не камень, а мех
кузнечный. Гори же,
сиянья алтарного горн.
И камня прохладу
вдыхай же, сияние всех
свечей и окладов
и ликах в глубинах икон.

А как же пустует
теперь эта кузница их
и пьет вхолостую
дыхание ветхих мехов?
Вино или млеко? —
чем храм опустевший налит —
нет эхом, как некой
он влагою полн до краев.