Дмитрий Щедровицкий - Из восьми книг

Увидел как-то Петр, что Муромский князь Павел,
Его родимый брат, внезапно заскучал...
Причину Петр узнал – и Змея обезглавил,
Что к Павловой жене являлся по ночам,
По действию злых чар и в образе супруга...
Но Петр, избавив брата от недуга,
Сам занедужил: весь в крови, пролитой Змеем,
Он был – и язвами покрылся в тот же час...
Мы ж ничего того оспаривать не смеем
И повторяем все, как и дошло до нас.
Никак не может князь от язвы исцелиться,
Но наконец слуга ему приносит весть:
В селе рязанском есть Феврония-девица,
А у девицы той от язвы зелье есть.
Но благодарность Петр ей должен не иначе
Воздать за врачевство, как сам на ней женясь!..
Однако ж был весьма недолго озадачен
Условьем этим князь:
«Да ладно – отшучусь да откуплюсь подарком —
И обещает ей... И вот ему несут
С какой-то кислой жидкостью сосуд:
Он должен ею в бане жаркой
Весь натереться.
Лишь единый струп – Не натирать...
И под вечер Петру
Топили баню. А уж поутру —
Князь исцелился!..
Но не так он глуп,
Чтоб на Февронии незнаемой, незнатной
Жениться! Князь дары ей шлет...
И получает их обратно!
Выходит – исцелен бесплатно?
Ан нет! Вдруг струп единый тот,
Волшебным зельем не натертый,
Растет и ширится!.. И вот уж князь,
Пред тем насмешливый и гордый, —
Лежит весь в язвах, распростертый
У ног Февронии, винясь
В неверности минувшей – и клянясь
В грядущей верности...
А как они
Потом святыми оба стали,
И как друг в друга были влюблены,
И как молитвой их исцелены
Бывали многие – об этом вы читали!
Мы обо всем поведать не сумеем...
А умерли они в единый час.
Мы ж ничего здесь добавлять не смеем,
Лишь повторяем все, как и дошло до нас...

Мир заполняет золотистый свет.
Распятье – праздник: Иоанн, Мария,
В коричневом, зеленом – воспарили
Победно над землей:
В них страха нет.
И римский сотник
Рядом с Иоанном
Взлетает, просветлен,
В восторге странном...
Плывут багряно ангелы,
Чтоб резче
Златой земли светилась красота,
А посреди
Христос —
Уже воскресший! —
Сойти не хочет с дивного креста!..

Средь зимних ярмарок и звонниц,
Неведом дню и тьмой ведом,
Один окликнут: «Самозванец!»
И град камней – в стеклянный дом!
Иль он один решился наспех,
Полжизни смердом проплясав,
К венцу расцвесть в болотах Брянских
И вызреть в Виленских лесах?
Нет, пред лицом соленой Смерти,
Имен забвенных и путей —
Из вас любой на царство метил,
Днем крался, крылся в темноте!..
Прими покорно, Самозванец,
От прочих – честь, со всеми – часть,
В монаршей осени багрянец
Перед кончиной облачась:
У всех – затверженные роли,
И каждый сбросит облик свой. —
Играет ветер в чистом поле
Надежд пожухлою листвой!..

Когда поэт, не зная сам,
О будущем проговорится, —
В душе аира и корицы,
Шафрана аромат.
Бальзам Пьяняще-тянущий и южный
Кипит, питает и струится,
Неведомый Столицы вьюжной
Холодным голубым глазам...
Ах, все ли ведает душа?
Должно быть, все.
Покуда тело
Мелькает средь Столицы белой,
И наслаждаясь и греша, —
Душа глядит оторопело
В грядущее, едва дыша.
Душа. – Снежинка Божества!
На гриве мраморного льва —
Сознанья Вечного частица!
Душа. – Неоспоримый миф!
В тебе Грядущее вместится,
Споет, еще не наступив,
Свое вступленье хоровое...
Там, где Нева меж снежных нив, —
Бегите, бедствуйте. Вас – двое:
Ты – в лед закованный ручей,
И спит на дне живая Нимфа,
Ей снится Вечность-Без-Следа...
А этот стих – ответь мне – чей?
Ее, иль твой? Иль в каждой рифме
Сознаньем скована вода?...
Во льду – пролески и прозимки,
Лишь капельки из-под пера
Оттаивают, как слезинки,
Бегут: «Пора, мой друг, пора...»
Что за таинственный бальзам?
Не эфиопского ль провидца
В славянских жилах кровь течет,
Когда поэт, не зная сам,
О будущем проговорится —
И смерть свою же предречет?...

Блеск золотистого Нила,
Жизнь моя вровень с волной.
Это давно уже было,
Это впервые со мной.
Там в просмоленной корзинке
Спит моя плоть в камышах,
С желтой змеей в поединке
Крепнет поодаль душа.
Я одолел – и победно,
В тело вернувшись, кричу:
«Змей будет выкован медный,
Скипетр я получу —
И превращу его в змея!..»
Только мой голос так тих.
Сходит царевна, и с нею —
Дни наслаждений моих,
Годы незнанья, ученья,
Лица богов на стене,
Скрытое предназначенье,
Дрожь, холодок по спине...
Вдруг – золотое затишье,
И в меловой пустоте
Все забываю, и слышу:
«Он – из еврейских детей...»

Любовь моя – сад, безвозвратно
Вбегающий в осень.
Тысячекратно
Сад упованья отбросил
Своих краснеющих дней.
Их стая
Кружится, в осень слетая,
И я выбегаю из сада за ней,
Но она – бесстрастно-святая...
Ангел с восточной миниатюры,
Юноша станом и ликом – тюрок,
Оранжево-красно-синих
Крыльев обширных и сильных
Единым взмахом
Все времена обогнав,
Прекрасен и прав,
Склоняется перед Аллахом!..
Любовь моя – царь в окруженье
Врагов, чей воинствен вид,
Им царь проиграл сраженье,
Теперь любое движенье
Смертью царю грозит.
И царь, в безнадежности нищей,
Глазами в отчаянье идола ищет —
И видит: простерся у царских ног
Сбитый стрелой деревянный бог...
Ангел с восточной миниатюры,
Юноша станом и ликом – тюрок,
Ярко-малиново-желтых
Крыльев своих распростертых
Единым взмахом
Все времена обогнав,
Прекрасен и прав,
Склоняется перед Аллахом!..
Любовь моя – журавлей вереница,
И ветра водоворот,
Срывая за птицей птицу,
Скрывает в провале вод.
И надо, в горестном хоре
Блуждая меж облачных глыб,
Лететь за злобное море —
Лететь ради тех, кто погиб...
Ангел с восточной миниатюры
Юноша станом и ликом – тюрок,
Сизо-сиренево-темных
Крыльев своих огромных
Единым взмахом
Все времена обогнав,
Прекрасен и прав,
Склоняется перед Аллахом!..

Был вязок липов цвет, и наполняло вены
Броженье вешних вин. —
В тот вечер молодой, извечный, незабвенный —
Кто другом был твоим?
И с кем ты говорил, блаженно-одинокий,
Вдыхая липов дух,
Когда закатный тракт тебе бросался в ноги,
Березами взмахнув?
Мельканье белых рук, по локоть обнаженных, —
Заря! Горим, горим!..
И будущего тьма, твердеющая в кронах, —
Кто другом был твоим?
– Он выходил к тебе из бедного селенья
С заплечного сумой,
И близок был к тебе —
Кладущий разделенье
Меж светом и меж тьмой!..