Евгения Баранова - Номинация «Поэзия»

А если завтра снег, закрой глаза, —
осенний сад на солнечные пятна
рассыплется. Останется слеза,
как музыка, светла и непонятна.
Подумаешь о чём-нибудь ином,
но всё вокруг и глупо, и неважно.
Плывёт по саду, листьями ведом,
вечерний дом с зашторенным окном,
и дому страшно,
холодно и страшно.
Во сне и слове — время темноты —
как ветка голый, я дрожу и плачу.
Прижмись ко мне, безумцу немоты,
я ничего не знаю и не значу.

мы двое мотыльков растерянные возле
вечерних тихих свеч похожих на стога
о том что будет сын сиреневый как воздух
о том что нам с тобой лететь на берега
ладошками листвы на ангельские плечи
ты знаешь умирать нельзя по одному
тебя ревную к рифме своей же странной речи
к лежащей сигарете к раскрытому окну
и долгая река рукав рубашки хочет
о чёрная вода о белая строка
я оказался вот александрийский прочерк
но верная рука но верная рука
ещё чего-то значит и веткой спорит с ветром
и веткой спорит с ветром и деревом стоит

Осенней бабочки неровен час полёта,
в ней, безъязыкой, тишина и свет.
Я вместе с бабочкой родился для чего-то
надмирного. Меня, наверно, нет.
До слов о смерти и до всех смертей —
пророчества незримая работа —
седьмое небо от седьмого пота
за письменным столом моих локтей.
Бессмысленный уют, но мы вдвоём
ещё не знаем,
что дом, несокрушимый дом,
с огромным деревом
уже построен нами.

ходили через улицу на львовну
смотреть и дуги выгибать надбровные.
и неподвижно просидели час,
пока не попросили нас.
а там под звуки сладкой мандолины
качнулся пол,
и дудка ту-ту-ту.
кружилось и металось на свету,
что к полу не привинчено гвоздями,
не выдавало слуха бедноту.
врезался через форточку, с вокзала,
от поезда прибы́вшего гудок.
и так, и эдак львовна исчезала,
как отзвуки последние стихов.
одёрнув их за тонкий поводок,
им львовна возвращаться приказала
туда, откуда стрелки у часов,
и львов на
тигров львовна променяла —
непросто укрощенье львовной львов
проистекало.
и львы на львовну бросились из зала,
альты запели, львовна закричала.
поэзия свершилась.
мы домой
идём,
и снег ложится, как попало,
на мех, на хвост, на гриву, и с тоской:
— нам хорошо, а львовны вот не стало,
ну что ж, ну что ж.

жаль наблюдать, но неизбежно что ли,
досада — стой, смотри —
не хватит воли,
и зрелище бесплатное, увы:
олеговы
стояли сапоги
на месте неуместном
для сапог —
уместном месте
для хождения ног.

шёл пятый час,
и песенка неслась,
кружился снег,
выписывая дуги,
сорвался с шеи шарф
в немом испуге,
в асбестовые тучи облачась.
шум позабыв, шум оставляя,
шум оставляя позади.
но на олеге, между прочим,
ещё немало из вещей.
домой исправно он приходит
в одном плаще.
порой олег за деревом скучает,
и только видит тонкий силуэт,
плаща слегка распахивает полы,
в фонарный оборачиваясь свет.
олеговы забавы безобидны.
и разве что не каждый в них готов.
без четверти одиннадцать, при этом,
он был таков.

олеговна тем временем слагала,
как репа неподвижна и тиха,
и музыка неслышная слетала
от неподвижного олеговны стиха.

и отчего бы ей ни быть собою,
и улицы собой ни наполнять,
тем более что
есть чем наполнять —
в отсутствии движенья
располнела
олеговна,
олеговна — как пять.

не будемте же узниками
плена и принципов чужих
исповедать —
не будемте стоять
на тротуаре
и тихо ждать.

неясная забрезжила надежда,
и тусклый знак подался изнутри,
и сверху свет пролился на одежду —
на новую рубашку, на пальто —
пойду я завтра их сдавать в химчистку
зато!
надежду леопольдовну возможность
представится увидеть. как бы так
случайно я вываливаюсь в сажу
с завидной регулярностью —
дурак!
она пройдёт,
слегка заденет локтем,
невинно опустив глаза,
измажет сажей или чем угодно —
клиентов упускать теперь нельзя.
и в этот раз, когда она пройдётся,
я хвать её с поличным
и в тюрьму —
надежду леопольдовну такую
мне отпускать, конечно, не с руки —
я мысленно заведомо ликую
и вопреки.
зачем она мне сердца не откроет,
пройтись не согласится под луной,
тогда б я смог порядочно увлечься
другой.
…
с какой другой — значенья не имеет,
решительно, любая подойдёт —
степановна, арнольдовна и даже
с андреевной мне б было по плечу.