Игорь Верник - Брошенные тексты. Автобиографические записки

Аркадий, ты увековечен!
А мы, прости, восторг не для,
вернемся в тихий летний вечер,
когда по Патрикам шел я.

Везде царили разговоры:
— Пойми, они все крохоборы,
да, мужики перевелись,
вокруг лишь геи и старперы,

и что ты хочешь, чтоб я, «Мисс
Новосибирск два ноль ноль восемь»,
сюда в Москву перебралась,
чтобы с ногами «в гости просим»
вопросы слышать каждый раз:

«А не хочу ль поехать в гости?»
Да я с рожденья на морозе,
поскольку отморозком был
мой первый парень Автандил.
Меня два года добивался,
потом избил и надругался,
и в ночь покинул пьяный вдрызг
меня и г. Новосибирск.

С тех пор прошло сто лет. Ну, годы.
Они все для меня уроды.
Еще подваливают: «Дама,
вам, может, заказать 100 грамм?»
«Да лучше год еще не дам я
кому-то, чем кому-то дам
вот так вот, просто в радость. Накось.
Сначала загс, потом секс-радость».

Напротив за другим столом
болтают парни о другом.
— Так вот вчера, часа в три ночи
я позвонил ей: «Ну, ты где?»
Она: «Лежу одна в воде».
Я: «Где?» Она: «В воде, короче,
я в ванной, приезжай, разде,
разделишь мой приют унылый,
разденешься и будешь в мыле».

Хохочут парни за столом.
Девчонки за другим над ними.
За третьим говорят о Риме,
в контексте «с шопингом облом».

Четвертый стол следит за пятым,
шестой знакомится с седьмым.
Тут я вошел. Невероятно,
восьмой был стол пустым. Моим.
Я сел, лениво оглянулся
и вдруг как будто бы проснулся.

Ее увидел я! Врачей
потом я спрашивал: зачем
в секунду ту я вон не вышел?
Зачем не бросился бежать,
куда глаза глядят, по крышам,
по проводам, по трубам, рвать,

по переулкам — вон, дворами,
прудами, улицами, вниз
по головам, по нервной даме,
поднявшей визг и пьяной вдрызг,

по всем вокруг, по тем, по этим,
бежать, пугая воробьё,
чтоб с вылетающим вон сердцем,
забыть, забыть, забыть ее!

Но я не сделал даже шагу
(так зверь находит западню)
и глядя долго на бумагу,
понять пытался суть меню.

Сложились пятна в буквы, в цифры:
салат из крабов — 800,
в него ткнул пальцем я, и вот,
карандаша стирая грифель,
официант заказ берет.

Сижу-дышу. Она внезапно
встает, идет из-за стола.
О, как она невероятна:
ресницы, губы, ла-ла-ла

ре-фа-диез-ми-соль, всем звукам
не воссоздать красы ее,
лишь «ре», пожалуй, — это руки,
а «фа-диез» — глаза ее.

На мне лица нет. Нет, меня нет.
Вдохнул, поняв, что не дышу,
когда увидел я, как ставит
официант салат: «Прошу».

«Спасибо». — Ем. И ем глазами
ее, сидящую поодаль.
Я ждал ее, мечтал годами,
и день настал, сложился модуль.

Осталась ерунда. Всего-то,
преодолев так метров пять,
к ней подойти и, как по нотам,
беспечно что-нибудь сказать.
К примеру: «Здравствуйте, вам вкусно?»
Бред. Или: «Кстати, вы
сидите прямо ведь под люстрой,
боюсь я, как бы эта люстра
не прилетела с высоты
на ваши дивные черты
и на салат с „морской капустой“».

Какая глупость, я кретин,
мне явно нужен карантин.
А может, так: «Здесь, в ресторане,
стараются, чтоб каждый гость
съел ногу на кости баранью,
вы любите баранью кость?»

Что? Что со мной? Что с моим мозгом?
Что я несу, зачем сижу?
При этом я в нелепой позе
уже стою, нет, подхожу

к столу по центру, за которым
сидят беспечно пять подруг
и что-то обсуждают хором.
Подумал я: «Еще пять сук».

При этом вслух сказал: «Простите,
вы за столом одна сидите?»

У всех подруг (представь яйцо)
так вытянулось в миг лицо,
что вопреки с Луною сходству
в них вдруг открылось благородство
брюлловских, репинских картин.
Но длилось это миг один,
затем все пять забились в крике
и снова стали лунолики.

Я разложу на фразы крик:
«Ты его знаешь? — Нет, не знаю.
— Что за урод? — Поганый фрик,
пошел отсюда, что ты замер?

— Чего стоишь? Давно, похоже,
бутылкою не получал в оскал?
— Знакомая чего-то рожа
у этого говна куска…»

Подруги, посылая к черту
меня (как жаль, что не в постель),
схватив своих пять сумок черных
со знаком золотым Chanel,

отбросив стыд, отбросив стулья,
рванули к выходу. И вот,
стою один. Стою, молчу я,
и думаю насчет… «На, счет», —

официант мне в руку жестко
кладет мой счет, их счет и лист.
Там телефон и два вопроса
(Упс!) от Новосибирска Мисс:
Хочу ль я с ней соединиться?
И не пора ли мне жениться?

Примите (ох), примите (ах),
мою элегию в стихах.
И, вас призвав к сердечной трате,
прошу слегка напрячься, Катя.

Вы скажете, что это низко.
Конечно же, есть доля риска
такой вверять бумаге слог,
но, уж простите, я не смог

забыть о вашем предложенье
и, ощущая зуд и жженье
не где расположился пах,
а в воспаленных в миг мозгах
(они в наличьи, к удивленью),
вот мой стишок. Стихосожженье.

Полдня вибрируют в мозгу
твои слова: «Звездуй в Москву».
А мне понять бы все ж хотелось,
с чего б такая скороспелость,

такая, уж простите, спесь?
Я б вышел вон и вышел весь,
и вышел из себя бы, кстати,
но просто интересно, Катя,

нет, правда, интересно, Кать,
что не звездеть с тобой стоять
в кругу таких же звездоболов
я б мог минут, к примеру, пять,
ну, шесть, ну, семь, и все, не боле,
а после двигать на танцпол,
как всякий рядом звездобол,
но нет — «Звездуй». Закрыв свой рот,
поехал я в аэропорт.

Да, кстати, иль некстати, Катя,
но справедливости все ж ради,
замечу я в конце главы —
наш диалог был весь на «вы»,

и вы сказали мне, по сути,
все ж не «звездуй», а лишь «звездуйте»,
что не меняет суть вещей,
но поприятней для ушей.

Надеюсь я, одно из двух:
ваш университетский слух
не покоробил слог мой дерзкий.
Иль дух ваш университетский
позволит вам меня понять,
принять, простить и вновь послать
туда, куда и послан раньше, —
в Москву, в Москву, ну, или дальше.