Игорь Верник - Брошенные тексты. Автобиографические записки

Меня пригласили стать членом жюри фестиваля «Кинотавр». В 2018-м компания подобралась замечательная. За восемь дней мы очень сдружились и, вернувшись в Москву, создали группу в вотсап: переписывались, делились фото. Однажды оператор Леван Капанадзе пишет: «А давайте снимем кино!» И присылает в нашу группу, где есть режиссер, оператор, продюсер, композитор, актер и актриса, следующий сценарий: «Снимаем в Альпах, где в пещере живет людоед — его играет Верник. Археолог Оксана, ее играет Акиньшина, ищет золото по карте, что осталась ей от деда. Людоед съедает всех из экспедиции, а в Оксану влюбляется и прекращает есть людей. Любовь к ней возвращает ему любовь к людям. Но когда она привозит людоеда в город, у него случается монолог, он говорит, что люди сами людоеды, только, в отличие от нас, едят не плоть, а дух. И с этими словами съедает работника ЖКХ и прячется в камине, ну или в люке под землей». Все пишут: «Срочно давайте запускаться со съемками». «Я против Альп. Можно меня в тепло поместить?» — требует Оксана. Попогребский пишет: «Нужен срочно сценарий». Игорь Вдовин: «Работаю над саундтреком». Евгений Гиндилис: «Ищу финансирование». Стас Тыркин: «Начинаю пиар». Я пишу это:

11 октября

Начинаю свои записки. Черт возьми! Пришла мысль начать дневник. Хватит ли меня? Во всяком случае, сейчас горю. Общеизвестно, что у всех «великих» были свои дневники. К таковым себя не причисляю (мне всего 15 лет). Хотя Моцарт в это время уже был великим, Пушкин тоже. А я — простой человек, с простой психологией, которую эти страницы должны выдержать. Итак, уже десять минут как 11 октября. Сижу за своим столом. Вадик пошел в ванную мыться. Сегодня наш день рождения. Пишу поздравление брату, но пока получилось написать только о себе.

Скажу Вадику, что это о нем…

Сколько же всего случилось в этой комнате. Синие, подвыцветшие, не очень плотные шторы закрыты. Рядом с моим столом — точно такой же стол Вадика. Но на нем все аккуратно: ручки в пенале, лежит альбом, в который Вадик вклеивает вырезки из «Театральной жизни», из программок спектаклей, из журнала «Советский экран». Уже не знаю, какой это его альбом по счету. Дальше книжные полки, которые перекочевали к нам из родительской спальни. Особенно выделяются свежими обложками, полученные на днях в обмен на макулатуру «Три мушкетера» и «Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя» А. Дюма.

Вдоль стены — моя кровать. Уже выдвинута в ногах часть, в которую вставлены две подушки, ее удлиняющие. Головой к ней вдоль другой стены — кровать Вадика, такая же точно. На синих, как мама их называет, «шаляпинских обоях» плакат с Ириной Скобцевой. Над моей кроватью афиша. С Кириллом Козаковым дурачились, и он сделал несколько моих фотографий с гитарой и надпись: «Игорь и Ко приглашают на концерт, который состоится там, где пожелает любезный зритель». Вот и вся комната. Нам сегодня исполняется по 16 лет.

Хотел написать ему большое стихотворение, но глаза слипаются. Завтра первый урок — химия. Домашнее задание даже не пробовал сделать. Вообще ничего не понимаю. Алгебру не понимаю, геометрию, физику. Учительницы во время урока переходят на какой-то неведомый мне язык. Не понимаю ни слова. Но все претензии — к родителям. Родители, что-то вы не доработали, когда нас с братом зачинали. Не с ним, с Вадиком все в порядке! А со мной.

26 октября

Утром во время второго урока открылась дверь в классе, где шел урок математики, и вошла Бэла, сестра папы, со словами: «Я на минутку, Раиса Сергеевна. Как Игорь себя ведет?» — «Безобразно», — ответила та.

Я сидел за третьей партой рядом с Таней Долматовой. Бэла подошла ко мне и ударила по щеке: «Снимай часы». Я снял часы с руки, она выхватила их: «Мерзавец!» И вышла из класса. Стыдно и смешно. Она подарила мне эти часы на день рождения со словами: «Будь человеком и живи 120 лет».

15 ноября

Днем приходила Бэла и сказала, что задыхается здесь, в нашей с Вадиком комнате, и надо сделать маленькую форточку. Я ей говорю: «Открой окно». А она: «Я не могу слышать этот шум с проспекта Мира». — «Тогда терпи». Бэла сказала, что уходит.

Меня ждал суп, а она говорила и говорила. «Бэла, каждое твое слово — это тепло, уходящее из моего супа».

16 ноября

Бэлочка, дорогая моя, сегодня вечером ближе к полуночи я надвинул шляпу с узкими бортами на глаза, пересек проспект Мира и залез на фонарь, который давно уже облюбовал из своего окна. Сорвав с соседнего дерева ветку, я стал стегать ею железный столб, представляя себя наездником. Краем глаза я заметил, что подо мной на тротуаре образовалась темная толпа. Потом увидел, что по ноге фонаря ползет какой-то человек в фуражке, с погонами и отчаянно свистит в свисток. Далее, после короткой борьбы, я почувствовал, что выбит из седла и падаю вниз. Больше ничего не помню. Сейчас сижу за железной решеткой. Мне дали 15 суток за хулиганство со словами: «Фонари не лошади, а мостовые не место для скачек». Что ж, теперь я согласен с этим. Но тогда разве мог я соображать что-либо, когда в голове моей пульсировала одна мысль — завтра день рождения Бэлы! Кстати, три восклицательных знака не вылетели и до сих пор сидят у меня в голове.