Игорь Верник - Брошенные тексты. Автобиографические записки

Что наша жизнь? Судьбы каприз.
Рожденье наше повсеместно
лишь цепь случайностей. Мы из
известного выходим места,

затем блуждаем по местам
уже совсем другого рода,
бываем там, бываем сям,
меняем города, погоды,

одежду, круг знакомых, быт,
привычки, адреса, валюту…
Уходим от кого-то мы,
уходят и от нас к кому-то.

Все это так, все это так,
но в череде судьбы капризов
порою нам приходит знак,
оповещенье, challenge, вызов,
меняя в корне суть вещей,
событий ход и все вообще.

Так думал с самого утра
я, глядя вверх на неба мину.
Дождь лил и лил, как из ведра.
А кто ведро-то опрокинул? —

себе еще один вопрос
я задал так, от дела нечерт.
Ответа так и не нашлось,
а день, устав, свалился в вечер.

Нос зачесался вдруг. О, вот
займусь я чем, мне выпить надо.
И, прихватив, что важно, зонт
я вышел в серую прохладу.

В Москве плыл август. Плыл, да-да,
и сверху вниз и под ногами
лилась и пенилась вода
по улицам между домами.

Шел дождь стеной, и капель град
по крышам бил и по прохожим.
Машины плыли невпопад.
Свет фар, как лезвие из ножен,

слепя и падая во тьму,
ускорить заставлял ходьбу
и сеял холодок по коже.
Бежали все, бежал я тоже.

И в «Кофеманию» вбежал,
за столик сел, зонт слева бросил,
поесть котлеты заказал
и вскользь подумал: скоро осень.

Как вдруг увидел, что зонт мой,
дивана брошенный на спинку,
лежит, но не один, второй
с ним рядом зонт лежит в обнимку.

В глазах двоится? Вроде нет.
Я пьян? С чего б, во мне ни грамма.
Быть может неисправен свет?
Да нет. А что за мелодрама

тут разыгралась меж одним
моим зонтом и не моим,
другим зонтом другого цвета?
Я поднял голову и это
случилось! Но поговорим
пока о том лишь, как бывает,
когда дыханья не хватает.

К примеру, ощущая риск,
стоишь на высоте 100 метров
на крыше. Вдруг с порывом ветра
мысль: взять сейчас и прыгнуть вниз?
И от простой игры сознанья
ты ощущаешь сбой дыханья.

Иль из какой-нибудь там Ниццы
перемещаешься в больницу.
Лежишь, а в пищеводе зонд.
И вот французской ты девице
кричишь: я в вас влюблен! Но рот,
сжимая через капу трубку,
опознающую гастрит,
не выговаривает буквы,
он хочет, но не говорит

того, что хочет… Но прервемся
и в «Кофеманию» вернемся,
и повернем за поворот,
куда и был мой брошен зонт.

«Стоп. Что за бред, — подумал я, —
с чего б мой зонт так возбудился,
что, всеми спицами звеня,
на метра три переместился
туда, где, как в ночном белье,
лежит зонт розовый в чехле».

Я поднял бровь, проматерился,
протер глаза и, да! — влюбился.

Здесь важно вскользь, но подчеркнуть,
что за последний этот месяц
я не держал не то что грудь,
(интеллигентней скажем — чресел),

я не держал руки в руке
(в руке руки другого пола).
Пожалуй, в этой же строке
нашлось бы место для глагола,

который обозначить мог
отсутствие прикосновений
рук, губ, колен, локтей и ног,
их трений и соединений.

Да, тридцать дней и плюс полдня
без этого глагола я
пил, жил, тужил, мечтал, скитался,
спасибо, что хоть не скончался.

А тут, представьте, этот зонт
лежит и словно смотрит влажно,
и словно шепчет мне: «Ну, вот
же я, ну, будь отважным, —

иди, сними чехол скорей!
Да не с меня — с хозяйки, на ночь!
Она ведь тоже тридцать дней
не опрокидывалась навзничь».

Сижу, молчу, гляжу украдкой.
Напротив, за другим столом
сидит она — хвала зарядке,
мой дождь, и молния, и гром,

и мягких тысяча игрушек,
букеты роз, обрывки фраз,
и сто бессмысленных подружек,
и двести их предвзятых глаз,

мой сон потерянный, мой вывих
на сердце, мой полет души,
мой звездопад, мой вход и выход,
помада, тушь, карандаши…

Лишь только б не была актрисой, —
предательски мелькнула мысль.
— Привет, меня зовут Раиса.
А ты же Игорь, да? Колись.
— Ну да. — Ко мне за стол садись.

— Спасибо. Я подсел с улыбкой.
Сидим. Прошло сто тысяч лет.
Она, промокшая до нитки,
и я, так, словно нитки нет

на мне малейшей, самой тонкой.
Я весь — ушная перепонка,
ловлю мельчайший вздох иль звук.
Вопрос: как можно ну настолько
стремительно к ней под каблук
мне было взять и завалиться,
и там сидеть, и там ютиться,
свой пыл и жар и сердца стук,
вместив под этот вот каблук?
Непостижимо. Но чего ж
не сделаешь, пока льет дождь.

И тут прекрасная Раиса
прервать решила тишину.
— А я, я тоже ведь актриса,
и только что из-за кулис я,
бывает же такое, ну?!

Я даже не пошевелился.
Не посмотрел ни вверх, ни вниз,
а мысленно лишь застрелился
и вышел вон из тела. «Бис!» —

мой крикнул зонт. Затем раскрылся
широким жестом надо мной,
и я печально удалился
под ним и с ним одним домой.

Телефон лежал на полке.
В этот час, как на иголке,
ото сна на волоске,
я звонил по всей Москве,
по России, по Европе,
по еще какой-то жопе,
вплоть до справочной ООН,
с просьбой дать мне телефон.