Дмитрий Гольденберг - Диалоги с самсарой. Стиходелии. 2012—2021

Там пыль и мо́рок, хлам и брик-а-брак,
И группка эльфов, за столом с винищем.
Там, бегло вереща на тарабарском,
Нисходишь с ними ты в Тартарары,

По-варварски на мраморе каррарском
Разлив токай и воскурив травы.

Алмазы звёзд во тьме в твоих руках.
Смарагды грёз твоих плывут в моих глазах.
Янтарь засахаренных умствований, жемчуг дохлых мечт
И перламутр утр твоих, коралл костлявых плеч.

Топазы поз твоих, проказы тубероз.
Подтекст эротики, нагроможденья проз.
Январь заимствований и грамматик пук.
Схватили бритого, а выбросили битых, сразу двух.

Кокарды лбов твоих, повязки рукавов
И посвист ротмистра, брехливый вой волхвов.
Бериллы гроз твоих над роем синих сфер.
Сегодня сделан Ихтиандр ты, а завтра, Агасфер.

В безвременьи не стало места дню.
В беспамятьи, как в проруби любви мы.
При ку-де-та идейно визави мы,
И статус-кво блюдём при дежавю…

Серого пришельца из упавшего давеча НЛО
Хоронили в футляре от скрипки,
«Не откладывая в долгий ящик»,
Как несколько двусмысленно выразился хрестоматийный человек в чёрном.

Споктнувшись, ничтоже сумняшеся, о баб-ёжкино помело,
Очутимся ли по ту сторону приотворённой калитки,
Выдавливая набухший прыщик ли, распрямляя хрустящий хрящик,
Растворяясь снотворным в притворно проворном аморфном придворном?

Где-то к югу от центра пересечения всех трамвайных линий
Находится Атлантида, а, может, просто набитый ненаписанными стихами ягдташ.
Как говорил младший старшему при переходе границ дозволенного: «Я тоже Плиний»,
Дерзко махал проезжающим мимо опричникам веером и вырисовывал незавизированный танец чардаш.

Нам в подзорную трубку видны очертанья покрытой пришельческим флотом Венеры.
Лай собак. Ночью кошки и призраки серы.
Волки сыты, а козы рогаты и ностры.
В фильме «Крёстная Мать» на Земле правят бал злые Драко, рептильные монстры.

По Дунаю плывёт Парацельс, а на нём лапсердак и трико,
Рассовав по карманам и свойства предметов и сущности сутей.
Митридат, став царём, заседает на троне и кушает раков,
После шлёт батальоны на смерть, всуе алча дешёвых эффектов.

Псину Павлова вымыв под душем Шарко,
Растереть полотенцем её, причесать и одеть и обуть её.
Приземлив звездолёты на плоскости крыш зиккуратов,
Как же можно в ликующих толп не бросаться горстями конфектов!

Как набросало желудей
На разветвления аллеек.
Окурков, шприцев, бигудей,
Презервативов, батареек.

Как поддувало, замолаживало,
Так поддыхало завораживало.
Как лицедейство лицемерило,
Так полицейство жандармерило.

Души корпускул – прыг из панцыря.
В стране случится аншлюс канцлера.
И стадо, до сих пор панургово,
Взойдёт под иго, демиургово.

Аршин веслом, мерило смыслится.
Где пыль столбом, дым коромыслица.
Там ремесло, шелков пряденье,
Эдемский змей, грехопаденье.
.
.
.
Переборов Гиперборея,
Болиголовом приболев,
Лев прибыл в царствие Морфея,
В соцветьи страстных мужедев.

Столь андрогинно филигранен,
Гипертрофирно гермафрод,
Тризвёзный принц, он юн и странен,
И космос переходит вброд.

[1]
Набивши небо серой ватою,
Облаяв ветром мира статую,
Декабрь низвергает вод.
В леса придет отряд карателей,
Артелью золотоискателей
Закамуфлированных, под.

Дух просвещённого предательства.
Дар трибунала председательства
И мантий красный горностай.
Жан-Поль откроет люки ломами.
Блошиный рой, стуча подковами,
Морзянку: «всех наверх свистай».

Набивши нёбо белой пудрою,
Стань Василисою Премудрою,
Ехидной госпожой Луны.
Набивши небо дирижаблями,
Бумагу – буковок каракулями,
Хлопочут слуги Сатаны.

А в небесах летят журавлики,
А по морям идут кораблики,
А в королевствах правят ставленники
Ехидны, госпожи Луны.

[2]
Мы – птицеклювы над Женевою.
Летим, ведомы Женевьевою,
Под нами – своды куполов.
И в пору нам, пернатым бестиям,

Обзавестись дурным предвестием,
Несясь над грудами голов.
И в пику нам, блудливым шкодникам,
Припишут к старым греховодникам,

Отчислят из полка орлов.
А мы чудим и сумасбродствуем,
То суетимся, то юродствуем
В предчувствии удара в пах.

И мы летим, сквозь вату серую,
Сквозь города́, пропахнув серою,
И гарью горькою пропах.
Летим, танцуя в небе, клином мы,

И гадим вниз, аквамарином мы,
Воспев удел премудрых птах!

Словно бы веер на убежавшем конвейере.
Словно бы флюгер на флигеле, оторвавшемся от обрюзгших телес дворца.
Словно бы ошейник на электронном ротвейлере,
Хранящем владения под-лица…

Полицмейстер вывернул илюшины карманы
И подозрительно исследовал понюшку альтернативной реальности в полиэтиленовом пакетике.
Страна продолжала выдавать корабли пришельцев за болотные туманы
И вешать лапшу на уши об антигравитационной энергетике.

Органы долго и упорно наседали на Илюшку
С целью выявить источник неблагословлённых инстанциями субстратов.
Он же лишь молча вступил во влетевшую в кабинет сферическую финтифлюшку
И сделал астральный привет когорте клацающих зубами кастратов…

Заварим в чайнике покрепче мы мать-и-мачеху.
Рядом в ковшике кипятится отец-и-отчим.
Выпив и то и другое, мы распакуем и математику
И физику с лирикой, между прочим.

Сорвём со стола утварь со снедью, на́ пол картинно падая.
Гулко затылком стукнем, вселенскую единственность постигая.
Башня пизанская отсалютует нам, а также Магнитогорск и Падуя.
Садо и Мазо в экстазе сольются, плёткою постегая.

Фетиш ног подбросит нам материала для раздумывания о вещах.
Джунгли из фаллосов раздвинем и выйдем к озеру Чад или же Домочадцев.
В шахматах Конь-в-Пальто пожирает слона, словно бы падишах,
Оголодавший за штудированием монографий о природе реинкарнаций.

Декабрь расцветет додекаэдрами, выдувая снежинки из кристаллической трубки.
С лукавой ухмылкой из покоев юного принца глубоко за полночь выйдет усатый кавалергард.
Ра Пта и Гермес ментальным усилием построят пирамиду в Гизе и похихикают над
Будущими исследователями эхнатоновой впалой грудки.