Александр Хабаров - Над Родиной, над бездной

Всё усмехался, зло и криво,
Не уповал на суд и рок
И непременно ждал разрыва
Со всем, что сам не уберёг.

Но, даже падая с карнизов,
Шагая в заревах огня,
Я принимал судьбу как вызов,
Как крест, врастающий в меня.

И может быть, средь чёрной лени,
Пройдя негожие места,
Для Бога я хранил колени,
Для Чаши я хранил уста…

Мир не так уж тёмен, как казалось…
Ночь не смерть, усердствует свеча.
Сединою выстрадана жалость
На висках пропойцы-палача.
Женщина моя на всё готова,
Дом стоит, стихает снегопад;
И посредством истинного слова,
Как всегда, преобразился гад.
Этот мир уж очень, очень светел,
Не видать звезды или огня —
Я боюсь, что ангел не заметил
Вот такого
светлого
меня…
Мир не тёмен, тьма внутри и сбоку,
Посвети мне, я сойду во тьму.
Шаткие ступени – это к Богу,
И обледеневшие – к Нему.
Я сойду – там свет уже не нужен,
Ты свети, а я иду, иду,
Падаю, лечу, обезоружен
И подхвачен прямо на ходу…

Мы познакомились в котельной,
где я служил как истопник,
и труд мой был почти бесцельный —
к такому я давно привык.

Я кланялся своим лопатам,
крепил выносливость углём
и сочинял отборным матом
стихи о будущем своём.

А ты без жалости и страха
вошла в мой мир углей и грёз,
как комсомолка в штаб гестапо,
как дочь кулацкая в колхоз.

Ни недостатка, ни излишка
в тебе не видел я ничуть.
Твоя мальчишеская стрижка
легко склонилась мне на грудь.

Мои стихи тебя пленили,
сковали, бедную, навек.
Вот так с тобою поступили
один поэт и человек.

Январцев, друг, хоть ты и не еврей,
А топчешься на русском перекрёстке.
Ты не устал от этих январей,
Роняющих рождественские блёстки?
От сладкой предпасхальной немоты,
Стояния с зажжёнными свечами?
От встреч нежданных с возгласами «Ты!»,
От столкновений с чуждыми плечами?
От этой восхитительной страны,
Где благовест тревожнее набата,
Где речь об объявлении войны
Из доходяги делает солдата?
Ты не устал от этих пустырей,
Что поросли быльём дикорастущим
И вовсе не дождутся косарей
Ни в этом веке, ни в ином, грядущем?

Я не устал. Мой век отмерен вширь
Простором мысли и восторгом веры.
Саженью измеряется пустырь,
Но не нужны просторам землемеры.
Владею всем, что выдал мне Господь:
Землёй и синевой небесной тверди
И той водой, что превращает плоть
В творение, не знающее смерти.
Мой перекрёсток – это просто крест,
Тебе его не видно из трясины,
Но я-то каждой ночью слышу треск
Костей своих и крестной древесины.
Прислушайся, Сугробов! Жизнь проста,
Нет ничего, что жизни этой проще:
Любое утро – снятие с креста,
И всякий сон – как в Гефсиманской роще.
Тебе, Сугробов, выдано сполна
Любви и силы, гнева и отваги,
Ты честен, как священная война,
И милостив, как царские бумаги,
Но, к сожаленью, вовсе не поэт
И даже не пловец в подлунном море,
И крыльев у тебя, Сугробов, нет,
Чтобы летать в сияющем просторе.
Попробуй жить обычным рыбаком,
Тащи в лодью свой невод загребущий.
Глядишь, и позовёт тебя кивком
По берегу задумчиво идущий…

Завесы разошлись от крика,
К стакану тянется рука.
Прощай, Россия-Анжелика!
Мария-родина, пока!

Под дребезжанье фортепьяно
Сдвигаем стулья для гостей.
Не унывай, Москва-Татьяна,
Узнаешь всё из новостей.

Какой развод без карабина,
Какая свадьба без стрельбы?
Прощай, Марина-Украина,
Трещите, гордые чубы…

Звеним, как выбитые стёкла,
Нас не слыхать издалека.
Не забывай нас, Волга-Фёкла,
Поплачь, Алёнушка-Ока…

Крепчает бормота-цикута
На донышках немытых чаш.
Поставь свечу, Сибирь-Анюта,
За образ уходящий наш.

Я сын Советского Союза,
А мать моя – Надежда-Русь…
Прости за всё, Светлана-муза,
Я обязательно вернусь.

Пускай испита жизни чаша,
Судьба бела, как черновик…
Живи, поэзия-Наташа,
Тебя не вычеркнут из книг!

Ещё далёко до рассвета,
А нам – по краешку ползти…
Прощай, страна-Елизавета.
Мария-родина, прости.

По заказу Ирода-царя
И меня искали.
Только зря.
Дон меня не выдал, спас камыш.
Прошептала звёздочка: «Малыш…»

А вдоль берега скакали кони, кони,
Злые кони в цезарской попоне,
Стражники вздымали копия
На тревожны шелесты былья…

Но Господь везеньем не оставил,
Товарняк на рельсы Он поставил,
И уехал я, упав в песок,
На восток, братишка, на восток…

Сорок лет кочую в захолустьях,
Воду пью в холодных русских устьях,
Чёрный Христа ради у мамаш
Русский хлеб выпрашиваю наш…

Я не раб, не вор, не росомаха —
Огород вскопаю в три замаха!
Погремуха – Стёпка Огонёк.
А крестили? Вроде бы Санёк…

Любви нас учит правильный Господь,
Он учит нас не цацкаться с врагами,
Не сокрушать недужную их плоть
Набитыми стальными кулаками,
А сокрушать – словами, хоть в пылу,
То это мы должны, мы это можем…
Но почему ж на всякую хулу
Выхватываем кортики из ножен?

Меня сожгли на юге Украины,
Мной, как золой, посыпали руины
И срезы ядовитого жнивья.
Но я не растворился, не распался,
Мой скорбный дух не умер, он остался
В пространстве мирового бытия.

Давно готовы крылья для полёта,
Мне ангел дал огонь для огнемёта
И чёрный шлем небесного бойца.
Вожу прицелом по суконным спинам,
Ищу тебя, пропахшего бензином,
Ведь я тебя запомнил, подлеца!

Печален мир. В нём нет воды, огня,
В нём не хватает платины и ситца,
В нём не хватает, может быть, меня,
В пустое небо падшего, как птица.

В нём не хватает белых городов,
И чёрных сосен вдоль ночной дороги,
И грохота ломающихся льдов,
И волчьей своры, уносящей ноги.

Мне в этом мире странно пребывать;
Круг бытия становится всё уже,
И всё трудней с разбега разбивать
Узорчатый ледок апрельской лужи.

Мир опечален слабостью моей,
Я опечален миром уходящим.
Не русский, а советский соловей
Меня учил мотивам леденящим,

Да вот недоучил… Едва пропев
Последний писк, в котором сердце тает,
Как плод, упал, исчез среди дерев,
Оставив то, чего и так хватает…