Ксения Лесневская - От северного вокзала до весны. Городская лирика

И поплыла в межвременном вояже,

Сроднившись с облаками. Что ж, тогда

Последовать примеру за столицей

Придётся мне и тоже раствориться,

Пропав со всех окраин без следа.

Дорог разбитых полоса

Глядит в провинциальной грусти.

Стучись в святые небеса

С обтёртых улиц, с захолустий.

С глухих запущенных дворов,

С подъездных закутков, идущий,

Сердечный не имея кров,

В полуразрушенную гущу,

Куда глаза глядят и в бронь

Ветров завьюжено одетый.

Когда в душе благой огонь –

Глаза, обращённые к свету.

И под огнём тем съёжит в дым

Печали, мрак и неустройство.

И не покажется худым

Твоё весёлое изгойство.

Дорог разбитых полоса.

И, задирая взор свой к крышам,

Стучись в святые небеса

И верь, что там тебя услышат.

Простите, незнакомец, не курю.

Простите, не скажу вам в снежном шторме,

Зачем я прихожу здесь на платформе

Сидеть на самой лавочки краю.

Зачем смотрю я с нежною тоской

В разъезд, где стрелок иглы раздвоятся,

Где тайной рельсы в блеске заискрятся

Оранжевой и серебра рекой.

Зачем жду, как ослепит яркий свет

Глаза ночного быстрого экспресса,

Зачем шепчу ветрам я свой привет,

Как жаркую молитву шепчут в мессу.

Зачем смотрю, как на седой вагон

Облезший сад свои бросает тени,

Играв ветвями, словно детским сном

Моих зрачков коснувшись и смятений.

Зачем в преднощных стойких холодах

Я грею о дыханье свои руки,

Зачем считаю птиц на проводах,

Вздыхая, словно с кем-то жизнь в разлуке.

Зачем я, пропуская вновь состав,

Встаю и уезжаю на последнем

Куда-то к никому и в никуда…

Как и пришла – негаданно, бесследно.

В замызганном неспальном городе,

В забытом богом, позабытом чёртом,

Плетёшься во дворе, в панельном коробе,

По улицам, истлевшим и истёртым.

Поросший мхом балкон – твоё наследие.

Он щемит сердце нежностью такою,

В которой постсоветская трагедия

Сплелась с кромешной русскою тоскою.

Идёшь, глядишь в окошки деревянные:

За этим друг спивался всё охотней.

Другого положили безымянные

За новые шнурки за подворотней.

Знакомый двор, подъезд дымит в издёвку.

Войдёшь – зажжётся свет в углу прихожей,

Отец, стыдливо прячущий верёвку,

На табурете замер в крупной дрожи.

Он проживёт ещё четыре года.

Умрёт в воскресный праздник от запоя,

А ты вновь выйдешь, словно на свободу,

В тот день гулять в район с самим собою.

Увидит глаз, цепляясь без усердия:

Родную серость с нежностью такою,

В которой постсоветская трагедия

Сплелась с кромешной русскою тоскою.

Сто первый километр за окном.

Платформы всё разрушенней и гаже.

Провинции в свечении дневном

Лишь снятся уголки столичной блажи.

Торгаш в вагоне вертит резво нож

И шокер, говорит – огонь-вещица.

На гопника матёрого похож.

Он предлагает всем вооружиться.

Смеются урки с тамбура хитро,

Травмат из них покручивает рыжий.

Здесь в карманах у каждого перо,

Кто в подмосковной гуще хочет выжить.

Проходит мимо урков музыкант –

Патлатенький, втихую, осторожно.

Смеются вслед ему: «Вот это франт!

Слышь, Круга знаешь, клоун придорожный?»

Пройдётся по проходам полицай,

Бандит пузатый – урканов не хуже.

Сеть пропадёт, а за окошком – край

Совсем уж дикий пролетает в стуже.

Сойду в полях, походный рюкзачок.

Оборванный и святый, как миссия,

За мной в тулупе выйдет старичок –

Как отраженье преданной России.

Ночная электричка, тихий треск.

Одна в вагоне я во мгле кружащей.

В межтамбурных дверях таится блеск

От приглушённых лампочек дрожащих.

За окнами черно, хоть глаз коли.

Не разобрать, что пролетает мимо.

Моргнут раз в километр фонари,

А остальное всё, увы, незримо.

Лишь отраженье – мраморная бель –

Моё дрожит уставше в серой раме.

Кочевница, ну что, куда теперь?

Самой себе я улыбнусь губами.

И не ответит зазеркальный клон,

Тряхнёт главой. Ни с кем не жаждет встречи.

Никто не ждёт его, не бьёт поклон,

И от того на сердце сильно легче.

Скрипит сквозь вешность синевы,

Трещит вагон старухой.

Отъедь две мили от Москвы –

Везде царит разруха.

Глядит обшарпанность в упрёк –

Панельные трущобы,

Поля в бурьяне. Козырёк

Платформы сгнил в чащобе.

Войдёт поддатенький мужик.

Ну как тут быть тверёзым!

Мчит электричка напрямик –

В окне пошли берёзы.

Эх, роща-роща, хороша!

Стволы с ветров косые.

Лети, распятая душа,

По проданной России!

Лети, пропащая, лети,

Нам всем мечта здесь снится.

Пропащим в дикости пути

Отрадней заблудиться.

Бульварами пройдусь – легка, одна.

Меж ветхости с оконным перламутром,

Наедине с сентябрьским ясным утром –

Чужая незнакомка тишина.

Савёловская. Полосы путей

Увижу. До вокзала мчатся кеды.

Сорвусь смеясь и загород уеду –

Бродить в полях осенних без затей.

Как тень для всех воздушна, далека.

Нет за спиной семьи, друзей, любимых.

Лишь только дали пролетают мимо.

Отверженность в свободе так сладка.

Отверженность, за жизнь благодаря,

Как чудо-крылья, радости как пенье.

Отверженность, но всё же единенье

Со всем живым и с утром сентября.

Мне нужен город, чтобы возвращаться

В него вечерним поездом одной.

Как к родной матери, к родному братцу,

Чтоб мчать в него в недельный выходной.

Чтобы стоять на стынущем перроне

И предвкушать увидеть во дворах

Любимых, лист как поросль уронит,

И мчит автобус вдруг на всех порах,

Как тихих улочек укрыл копною

Сосновый лес – нетронутый покой.

Быть незнакомой всеми и родною

В том городке, разрезанном рекой.

В том городке далёком от столицы,

В том городке, заброшенном судьбой.

И, приезжая, точно раствориться

В меня признавшей дали голубой.

Заборчик покосился в деревах,

Почтовый ящик ржавый – писем фикция.

Укрой меня в кленовых головах,

Нескладная далёкая провинция.

В своей пятиэтажной стороне,

Оставшейся в эпохах перестроечных,

В Проспектах Мира, Ленина, вовне

Столицы и её проездов троечных.

Укрой гудящим светом фонаря

Лучей, в ночные ножны хлада вложенных.

Ты принимаешь ведь таких, как я,