Александр Трешкур - Placita

здесь солнце и вода
не ведают стыда
и мне неплохо тут
но завтра страшный суд

ложь потянется с синая,
а за ней вослед иная –
будто тени с потолка…
он не сделал и глотка,
он ещё наполнен болью
до краёв, и столбик соли
не остыл, но их река
не отпустит игрока…

купальщицы не покидали вод
курильщики дымили бестолково
стремился превзойти себя сезам
и было всё к бессмертию готово
когда он волю божьим дал слезам
и утонул в них… ныне арараты
сотворены иные… для кого? –
ведь нет ни почитателя ни брата

по заброшенной дороге
мимо зарослей тимьяна,
хоть и не пил, будто пьяный,
старый чёрт идёт безрогий.
он познал сегодня счастье:
выйдя из-под власти слова,
разорвал его на части,
по-другому склеив снова

вверх на крышу – бодрым шагом
(бог его не съест,
и свинья не выдаст) – тяга
к перемене мест
непреодолима: быстро
и наверняка –
ведь прыжок не то, что выстрел,
не дрожит рука…

я на краю у бездны мрачной
стою – хороший да не свой,
и три полуночные мачты –
мои кресты над головой.
я не пойду к себе в коломну:
с друзьями мне уже не пить,
но тени путь в каменоломню
покажет шёлковая нить.
там сад – в нём статуй безголовых
с десяток: лебедь, рыболовы,
старик, две прачки и горбун.
там в небо лестница – иаков
стоит на ней: всю ночь проплакав,
он не коснулся божьих струн

птица смуглая, как итальянка,
не ходи ты на поле: гулянка
там идёт, но не люди совсем –
пляшут камни живые под дудку
тени, там на погибель рассудку
ездит червь-мозговик на овце

последней шёлковой зимой
по морю озеру реке
мы едем брат любимый мой
мы едем на одном коньке
ни облака на небе стих
вороний ветер ты не трусь
хоть мал конёк но нас двоих
сумеет выдержать клянусь

всё дождь да дождь в закрытое окно
стучится замерзающая муха
на кухне пьёт дешёвое вино
старик седой а может быть старуха…
вообразив себя чёрт знает кем
цареубийцей гамлетом поэтом
выходит из уборной манекен
он жалок но не ведает об этом

работы кончив земляные,
слова наденут воздух,
но у эха голоса иные –
и лопнет горнее сукно.
сосна, пожертвовав собою,
дыру, как надо, не зашьёт,
и ковш с июньскою водою
возьмёт на нужды огород

бог постарел – он немощен и болен,
его спасёт лишь времени извод,
а что до невозделанного поля
небесного – то хватит одного.
пусть на слова отпущенная квота
превышена, и сикофант свиреп –
цветёт сирень, объявлена суббота –
и на столе вино и чёрный хлеб

ненастроенные в сроки,
что указаны, увы,
обретают руки-ноги
очертанья головы.
и разрушив мир, слова,
(вот потеря, так потеря!)
рай минуя, прямо в ад
тащат старую тетерю

тополь умерший подарит лист.
снег подарит зима.
если я всё же не стану чист
(самый – из всех замаз) –
не поменять тишину на крик
даже тебе, и то:
из дому вышел уже старик
в валенках и пальто

пространство новое иное
проникнув в это не орёт
красотка платье выходное
надела задом наперёд
взлетев на дерево собака
молчит и ангелы во тьме
неразличимы кот от страха
застыл он не в своём уме
зима проникшему не пара
она на месте не стоит
и снова чертит изобары
метлою дворник-инвалид

день уже на исходе.
ноет бок к непогоде.
в полинялом исподнем
на садовой скамейке
ищет смерть – не находит –
и кричит неумейка:
«за все праздники божьи
благодарен до дрожи.
прощевай, моя лошадь:
я добрался до трои,
всё уже подытожил,
взял и пряник и вожжи –
пусть мне землю откроют
равнодушные рожи!»

в аду патриархальном голиаф
на стуле сидя потчует малюток
говном но даже если он не прав
ему простится ибо щедр и чуток
а рядом приблудившийся евсей
хотя и скудоумен он и хлипок
натягивает кожу юных змей
на марсия чтоб возместить убыток

тяжело и дышать в сентябре идиоту.
он из города рвётся к больному болоту
а его не пускают: «размыта дорога,
потерпи, мой хороший, осталось немного».
он закроет глаза, он прикинется ноем,
но не бога увидит, а что-то иное

наш бог уже не молод
нас одолеет холод
пространство обомлеет
и время обмелеет

соблюдает ли странник великий канон,
вьёт ли кокон, поймал ли фортуну за хвост,
пчёлам платит сполна ли за ласковый воск,
и зачем в эту местность пожаловал он –
неизвестно: уже не прикинуться ей
парадизом и боли его не сберечь.
зря куражится – видели мы и наглей,
и у них и столетья не падали с плеч

спервоначала: поиски следов
полуистлевших прошлогодних листьев,
рисунки на воде слепым дождём,
открытие небес цветком сирени;
и позже – звук: двурогий горловой,
живущий как божественный младенец,
рождённый несравненной головой
(сподобился, однако, отщепенец!)

разрушен дом – одна лишь дверь его
цела. уматывать пора.
нафанаил залез на дерево:
дурак – он пьян уже с утра.
на берегу толпятся ящеры:
их рыбы учат языку.
они, как мы – совсем пропащие.
поймают, насмерть засекут

о из каких старинных склянок
вино какое пьют, вакханок
каких целуют палачи –
и их попробуй поучи,
скажи хоть слово – и на части
порвут героя в одночасье

захрапел, поев сметанки,
бородатый осьминог.
улетел под утро ангел.
он остался б, если б мог.
«до свиданья, – крикнул, – троя –
неустроенный редут!»
за окошком ветер воет,
будто чувствует беду

этот чёртик смелый:
посреди дороги
он покинет тело,
коли вышли сроки,
и возьмёт иное –
слабое, больное

«в каждом шарике по змею –
восстановлен ход времён,
что ж ты дышишь, не умея? –
мы без отчеств и имён
жить обязаны отныне,
будто валенки – вот так!..»
он ответил по латыни,
потому что глух дурак

богатый ходит нагишом
но настоящими ногами
разлив мальвазию не ром
из рая этого крылом
попутным лучше вчетвером
пока не пробудился камень
пока прекрасный петушок
ещё не выпестовал разум
вари вари скорей горшок
назло пройдохам и залазам
непроходимые кишки
чудного воинства из глины
уходят в небо корешки
съедобны лишь наполовину
и лезут рыцари стекла
в небесные сквозные норы
вода их не уберегла
дыша всем сразу без разбора
со зла с полуночи до двух
как змеи ползают на брюхе
им не указ июньский дух
шарообразные старухи
и вымогает букву бук
у тишины но он не сможет
произнести её ведь звук
до сентября не дружит с кожей
мы улетаем на восток
нам здесь и суетно и душно
мы белку взяли и свисток
всё пригодится для недужных