Игнатий Ивановский - Новый Тёркин. Поэма

На потрепанной «восьмерке»,
Бездорожьем вдоволь сыт,
День за днем Василий Теркин
По проселкам колесит.

Нет, не тот герой поэмы,
Свойский парень, общий друг,
Чью сноровку помним все мы.
То был дед.
А это – внук.

Кочевой знаток-механик,
На ходу ремонт любой.
Автослесарь и жестяник,
И шофер, само собой.

…Если в дальнем трудном рейсе
Ты с дремотой начал спор,
На удачу не надейся,
Отоспись. Глуши мотор.

Вылез Теркин, хлопнул дверцей.
Ну и осень! День – на ять.
Только что-то есть на сердце,
Что не даст, пожалуй, спать.

Что-то эти пни и горки
Смотрят в душу неспроста.
И внезапно вспомнил Теркин:
Это ж дедовы места!

Где-то здесь, в краю холмистом
Дед Василий воевал,
И теперь под небом чистым
Тот же виден перевал.

Те же самые ложбины,
И как память горьких лет,
Всюду ягоды рябины.
Красный цвет.
Кровавый цвет.

А пора меж тем грибная.
Затаился белый гриб,
И на бурой шляпке, с края
Лист узорчатый прилип.

И тот гриб ища упрямо,
По листве, как по ковру,

Теркин шел —
И рухнул в яму.
В пропасть.
В темную дыру.

И о корень навернулся,
Так ударясь головой,
Что едва-едва очнулся,
Сам не веря, что живой.

Было ровным и песчаным
Той глубокой ямы дно.
Еле-еле светом странным
Изнутри освещено.

Чуть горит костёр бессонный,
И вокруг него сидят
Молча, с думой затаенной,
Старшина и пять солдат.

Разглядел не сразу Теркин,
В полутьме, почти впотьмах,
Рваный след на гимнастерке,
Пятна крови на бинтах.

Что за случай небывалый?
И народ тут, видно, строг.
На пришельца, – мол, не балуй, —
Покосились, и молчок.

Теркин к ним – без лишней прыти
Среди мертвой тишины:
– И давно вы тут сидите? —
А ему в ответ:
– С войны. —

Оглядев народ небритый,
Хочет Теркин прояснить:
– Как же так?
– А мы убиты.
Не идут похоронить. —

Вздрогнул Теркин. Острой болью
Резануло аж до слез, —
Как сыпнуть на рану солью
Или голым на мороз.

…Кто из нас в трудах-заботах
Не таит в себе вину,
Что лежат в лесах, в болотах
Те, кто спас, сберег страну,

Что бурьян им служит ложем
И под солнцем, и во мгле,
Что полвека мы не можем
Тех солдат предать земле…

В яме брошенной – ни звука.
Уши ломит тишина.
Тут на всех одна лишь мука:
Чем окончилась война?

Неотступна, вроде бреда,
Та, военная страда.
Старшина спросил:
– Победа?
И ответил Теркин:
– Да.

Сразу стены стали шире,
Больше света стало вдруг:
Наконец-то весть о мире
Услыхал солдатский круг.

Трудно, скорбно, безотрадно,
Но замкнулся счет потерь.
Старшина свое: – Ну, ладно.
То война. А как теперь? —

И поскольку дали слово,
Должен Теркин отвечать.
И ответил:
– Всё по новой. —
И не смог уже молчать.

– Прошлый век забыли прочно.
Рынок. Мутная вода.
И мутят ее нарочно,
Чтобы ставить невода.

Кто смелы и деловиты,
Кто упрямый дух сберег,
Тех побором жмут бандиты.
Уцелел – плати налог.

Но лиха беда начало.
Поворот хотя и крут,
Всё же нынче полегчало
После всех тяжелых смут. —

Старшина кивнул: – Понятно.
Ты о том, что жизнь не рай,
Доложил толково, внятно.
А теперь запоминай.

О России не печалься.
Суть ее – не вожаки,
Не московское начальство,
А простые мужики.

Как таблицу умноженья,
Повторяй, пока живешь:
Никакого окруженья
В одиночку не прорвешь.

Не вздыхай в тонах загробных —
Мол, не выбраться никак, —
А найди боеспособных,
Собери людей в кулак.

Пусть беда подстерегает,
Эта лютая беда
С одиночкой совладает,
А с артелью – никогда. —

Теркин с видом чуть смущенным,
Мол, себе я не судья:
– Люди есть. По трем районам
У меня кругом друзья.

Мужиков толковых много,
Не упомнишь имена. —
И уже совсем не строго
Глянул этот старшина.

И довольный тем, что пронял,
Взял пришельца в оборот,
Он спросил: – Задачу понял?
Есть вопросы? Нет?
Вперед! —

И неведомая сила,
Будто прянув из угла,
Разом Теркина накрыла
И куда-то понесла.

Будто взяв на закукорки,
Потащила напролом.
Не в лесу очнулся Теркин,
А в кабине за рулем.

И увидел из кабины,
Словно знак минувших бед,
Кисти красные рябины, —
Спелый, сочный, мирный цвет.

Сам с любой работой дружен
Видит Теркин не впервой,
До чего в деревне нужен
Человек мастеровой
Взять один пример хотя бы,
Лишь одну из многих бед:
Затевают стирку бабы,
А стиральных досок нет.

У реки и попросили,
Стирка шла на берегу:
– Нам бы досок, а, Василий?
Можешь сделать-то?
– Могу. —

Оцинкованным железом
Друг помог.
А наш герой
Под волну шаблон нарезал
И построил пресс ручной.

Но не так, чтоб сразу в дамки,
Все ж силенки поднапряг.
А связать для досок рамки —
Это нам, друзья, пустяк.

И в пылу неугомонном
Теркин груз на груз грузил.
Полвесны по трем районам
Доски бабам развозил.

И последние сгружает,
И, усталый от дорог,
Тихим вечером въезжает
В неприметный городок.

Едет с отдыхом, не быстро,
От столба и до столба.
Только вдруг
Ударил выстрел.
И еще, еще стрельба.

Нагло, резко бьет по слуху
Беспощадный этот звук, —
Будто кто заехал в ухо,
Не щадя твоих заслуг.

И закрылись окна мигом,
И пахнуло, как сквозь тьму,

Духотой, монгольским игом,
Рабством в собственном дому.

Рикошетят, хлещут пули,
И срезая поворот,
Иномарки прочь рванули, —
Берегись, простой народ!

Вот и всё.
Конец напасти.
Но как куль муки, молчком,
Посреди проезжей части
Человек лежит ничком.

Он лежит, как тряпка, вехоть,
А вокруг враждебна тишь,
И легко его объехать…

Что ж ты, Теркин, тормозишь?