Андрей Родионов - Флажок

Но вслед за смехом половиц смеётся нежно Катя
И я смеюсь ну! Ну! Рассмешили дурака!
И вот мы ржем втроём и дом смеётся нервным басом
У нас опять идут аресты, бугагага

Эту милую историю забуду за гигабайтами
Новой информации. Зазубрин, Фадеев
А потом тут длительное время жили гастарбайтеры
На стенах пачки сигарет и журнальные феи

Мирослав Маратович Немиров
Он ведь ненавидел всю хуйню
Всю хуйню Немиров ненавидел
Слушайте историю мою

В первый с Катей наш приезд в Пермягу
Мы пошли к Немирову, ага
В клуб какой-то, мрачную клоаку
Мерзлую, как жопа трупака

Только что была «Хромая Лошадь»
Перестраховавшийся пермяк
Понаоткрывал все двери, окна
Потому был лютый там дубак

Да мороз был пермский – минус двадцать
А на сцене сам Немиров злой
Микрофон душил, как доктор Ватсон
Крыс в своей проклятой мастерской

Звукорежиссёр кричал: Немиров!
Не ломай мне сука микрофон!
Но глуха к нему была поэта лира
У поэта лиры свой закон

И тогда, окинув зал огромный,
Он сказал: А что же я не пью?
И, хлебнув из горлышка народной,
Начал: Ненавижу всю хуйню!

Хит свой знаменитый, превосходный
Но пора нам на работу на свою
Мы ушли, нам ветер в спину дул холодный
Доносил он: Ненавижу всю хуйню!

Ветер гнал нас песнею прекрасной
Город пуст был, город зло молчал
И «ГавноНемиров» чёрной краской
На заборе кто-то написал

Ты, моя веселенькая лира,
Понимаешь ли, куда клоню?
Ненавидишь ли ты также, как Немиров
Мирослав Маратыч, всю хуйню?

Дети резали детей
Остро режущим предметом
Про крещение не смей
Говори со мной об этом

Кто их этому учил
И чему ещё научит
Государство – педофил
Да и мы с тобой не лучше

Трое у меня растут
Младший учится в девятом
Старший ходит в институт
Средний – в армии солдатом

Нет, конечно не они
Не в Москве, не в нашем мире
Это где-нибудь в Перми
Или где-нибудь в Сибири

Дети не умеют врать
И не понимают шутки
Стало круто убивать
Дети к моде очень чутки

Пока в переулке Козицком
Гнил грязный неубранный снег
На площадь вышли сразиться
Сорок тыщ человек

Нас вынесло к кафе «Пушкин»
На площади выли такси
Над всеми торчал чёрный Пушкин
Смотрел на борьбу вблизи

Там Вася Сигарев бился
И площади череп дрожал
И Пушкин тогда исхитрился
И чью-то дубинку сдержал

И там по бесцветной и голой
Как мертвые сны или месть
Летал обезумевший голубь,
Не зная, куда ему сесть

Серого неба сало
Там терлось об автозак
И, знаешь, спокойней стало,
Ещё утром было не так.

Вот промелькнула слева
Ракета – символ района
Снежная королева
Снежного Королёва

Там среди чёрных сугробов
Бесчеловечно мрачно
Выживет только робот
Или подлипок дачный

Это – ты скажешь – русский
Сложный город ракета
Их короли-этруски
Там они прячут где-то

Поблизости третьего рима
Свои этрусские вазы
Засыпало снегом по крыши
Их этрусские ВАЗы

Снег у них все подрастает
Каждый сугроб как домик
Скоро всё подрастает
И весь Королёв утонет

Вот в такое время – дышащей земли,
Когда все вылезающие из неё растения
Похожи на зелёный лук,
Нас – нескольких школьников, косящихся от армии
Отправили на двухнедельное обследование
В Мытищинскую Городскую Больницу
МГБ – место мрачное и унылое
Как все больницы мира,
Но вот наше отделение – неврологическое
Было отдельно стоящим
Одноэтажным
Деревянным
Довоенным
Бараком
Очень длинным, окружённым буераком,
Диким садом
И публика тут —
Как в фильме «Полёт над гнездом кукушки»
Обычные пациенты психушки
То есть тихие, добрые и смешливые люди
К тому же юным медсёстрам
Очень нравился мой одноклассник богатырь Логачев
И его мрачная, как у Тора, улыбка
Медсестры иногда просили помощи у Логачева,
А значит и у меня – прицепом:
Дотащить до столовой полную кастрюлю
Или оттащить в подвал труп огромной старухи
Как раз начинали распускаться тюльпаны
И маленькие сиреневые орхидеи за окном,
Мы отнесли старуху в подвал
В пятидесятую палату
Как это помещение называлось в «Повести
о настоящем человеке»
Я вспомнил, что сухой главврач, похожий на Чехова
Во время обхода спросил меня
Чем я увлекаюсь
Он поэт! Ответила за меня вся палата
Он нам такие вещи рассказывает,
Которые даже мы, взрослые люди, не знаем!
Добавил большой бородатый старик у окна,
Страшный скабрезник.
Поэт? Сказал главврач,
Надо печататься!
И уважительно посмотрел на меня,
В «Пионерской правде»!
Там возьмут!
В «Пионерской правде» тогда печатали
Отрывки из романа Кира Булычева
Про ледяного дракона, который ест детей
Брошенных взрослыми на далёкой планете.
И вот, я поднялся из подвала,
Из пятидесятой палаты,
Логачев стоял, прислонившись к стене
И разговаривал с медсестрой, мрачно улыбаясь,
Я вышел на крыльцо
Вокруг меня был рай
Земля дышала, дом стоял одноэтажный
Я постоял и пошёл в палату собирать вещи
Сегодня меня выписывают
Я больше сюда никогда не вернусь
Потерянный рай
В армию меня не взяли
А Логачева взяли
В небесной «Пионерской правде»
Птицы печатали мои стихи
Своим известковым дерьмом

Я слушал вчера в галерее на Солянке
Голос Аллы Демидовой – Старик и Море
В изображающем качку кресле-качалке
Сидел и слушал эту жуткую историю

Потом, на Пушке, раздумывая об акулицах
В Трубе я встретил Лисовского нервного
Он шёл считать плитку на московских улицах
В рамках акции его спектакля стодневного

Стало очень холодно и дул ветер сильный
Ветер который где-то сильно остыл
Лисовский подошёл к самой первой плитке
И угрюмо счёл ее, опершись на костыль

Он пошёл вперёд, считая плитку
Глухими ударами своего костыля
И я представил море и большую рыбу
И одинокого упрямого старика декабря

Перед стариком бушевало море
Ветер рвал с бороды его серебряный цвет,
Мимо электротеатра Юхананова Бори
И голос Аллы Демидовой нёсся нам вслед