Оксана Шапеева - Сумасшествие. Современная поэзия

Всё в нас от мизинца до самых пят —
Лёгкое сумасшествие, безрассудство.
Мы выплываем из бездны с лицом безумца,
Которого не волнует, что говорят.

Летом в груди загораются маяки,
В мир принося глубину и другие смыслы…
Запах и цвет отчётливей, даже мысли,
Всю растворяя горечь, стают легки.

Ни тебе боли – ноющего щенка,
Утром за пазухой только одни рассветы,
Медленно переходящие в шумы ветра,
Которые ты осязаешь, наверняка.

Всё настоящее, значимое – в простом,
И происходит, как море, без репетиций,
Словно ещё не утро и просто снится
Жизнь из моментов, вылепленная в ком,

И безрассудство, сокрытое в наших лицах,
Пока мы лежим тут, как рыбы в воде ничком.

Падаю в звёздную бездну, а там – тьма.
Дым отражая
на сетчатке,
плащом укрывает пространство,
проникает внутрь
души и плоти.
Но звёзды сияют весьма
ярко, и даже сильнее, настолько,
что, кажется, солнце вот-вот и меня
проглотит.

/4 марта 2020/

Всё это намного проще, чем книги рая
И записи об идеалах и красоте.

Таких, как я же, в принципе, не выбирают.
Такие, как я,
всегда
не те.

Сколько вёсен сидит в подреберье, но ни одна
Не цветет, распыляя свежесть и аромат
Роз, лишь сыростью снега подошвы, ручьём вод на
Сети улиц, – как будто город совсем горбат.

Март, спеша, обнажает те плечи домов, дорог,
На которых рассвет оставил вчера печать.
Обнажается стон души, – кто-то спрятать мог
Его глубже ещё, мне же попросту не унять.

И бессмысленны все попытки свести мосты, но
Что ни пройдено, – всё уроки и способ быть
Чуть светлее и лучше. Когда ж я уже остыну
В этой роли упрямой, где рассекают лбы?

Говорят, мол, мы после «прямее
держим
спину».
Ну, хоть раз эту роль проклятую
выдержать бы…

Этой боли нет оправдания, но мы ищем.
Что ни холод во мгле, то руины и пепелище.
Я не буду уже смиреннее, выше, чище,
В этой роли мое безумие победит.

Говорят, мы – частицы света, и высший дар наш,
Что творец – человек; я же просто глупа, бездарна,
И уносит меня в эту пропасть волной ударной,
Оставляя тонуть во мраке гнетущих рек.

В этом городе так же тошно, и ран не лечит
Мой последний рассветный поезд вчерашней встречи.
Я плыву по обломкам не сказанных мне наречий,
А дожди меня гладят влажностью: «Я с тобой».

Подари же мне, небо, умение не калечить
Свою душу. Оставь меня,
просто оставь
пустой.

Я почти перестала писать, разучилась жить.
Время вспорото, словно забытые этажи.
Я – слабак, я – усталый кит. Ухожу под лёд.
Расскажи мне, что так отчаянно в нас поёт!

На восходе моя печаль осыпает дом,
Я пытаюсь быть сильной, несокрушимой, но
Мне мерещится, что того места, где мы вдвоем,
Никогда не случится даже в мечтах/кино.

Понедельники бьют стеклом, а потом горят.
Мы не будем как те, о ком сладостно говорят.
Это осень, не разбавляй ее, так допьём.
Нас ведь нет. Мы – простой осенний хмельной синдром.

Говорят, гармонию обрети,
будь – поток воды, гладь озера, тишина;
будь как точка отсчёта, пропускающая все горести мимо
и не ведающая боли,
словно мир помещается на ладони, и небо свежестью
покрывает
все поля и выросшие
из ниоткуда
серые города, —
там сухие каменные лабиринты и вечный хаос,
отнимающий время.

Только боль обитает во мне,
как глубокая ночь,
не имеет совсем ни жалости, ни пощады —
океан без края, и бéрега не видать…
Под ногами бездна холодной тьмой
смотрит. И самый страшный враг мой,
обливающий одиночеством словно лавой,
только что приготовленной для меня,
подаривший горечь
никчёмности, – та всё ещё колет в горле,
сжимает гортань, заставляя
молчать.

Говорят, гармонию обрети,
стань сама вселенная в рукавах,
только время кончается,
иссыхает, распадаясь на атомы;
остаётся один мой враг,
самый страшный, безжалостный и жестокий ко мне —
я сама.

Мир затерялся между клавиш.
Сладким ароматом осел
на белом и черном, —
так пряно пахнут орхидеи,
выросшие
в самом
сердце.

Сколько падали бы и гибли – проходит боль та,
Что рвала голосами ветра и льдом под кожей.
А такие как мы сумасшедшие – все похожи,
Электрическими разрядами в сто два вольта.
Время скидывает все маски, плащи и шляпы,
Затирая надменность, вычурность белой краской,
Вынимая наружу зверя (дракон двулапый), —
Принимайте меня, мол, как есть, теплотой и лаской.

Знаю, кажется, что не выжили под завалом
Тех обломков чужого мира, что был так тесен.
Только чувство как книга: читаешь её – всё мало,
В ней страницы пропитаны чудом весенних песен.

И когда вместо боли утро в груди зажжётся
Фонарями, не побледневшими от простуды,
Я пойму, что особый опыт – увидеть солнце.
Этим утренним солнцем
дышать я отныне
буду.

Бессонница приходит по четвергам,
ещё по субботам, вторникам и в дожди,
кричит «Подожди!» и, разваливаясь по слогам,
вплетается в волосы голосом голых льдин.

Она обнажает чувства, не говоря
ни слова, бросая пудовые якоря
мне в душу, я, задыхаясь при том, тону
в пустом безразличии
выгоревших минут.

Едва уловимый свет, на стене осев,
рябит, ускользая под взором большой луны.
В безмолвии звёзд угасает вся боль и гнев,
и мир обретает дыхание тишины.

Бессонница о тебе прогоняет сны,
хотя все равно о глазах твоих говорит,
не излечивая и касаниями
зари.
Бессонница – надоевший
ночной бронхит,
и после него – стихи.

Если я – остров,
то пуст и необитаем,
чтобы всё скалы, голые берега;
море холодным гулом весь склон питает,
с севера зазывая
снега.