Александр Ливанов - Нежелание славы

Во-первых, перед нами очень сжатая в сущности своей, по-пушкински поэтому изобразительная, проза, с искрами юмора Гоголя, с упругим речестроем Чехова. Во-вторых, что здесь для нас главное, это, уроненная походя, характеристика Запорожской Сечи, генезис, психологическая и историческая сущность явления. Тут и характеристика, прозрение о важной черте славянской души – «русского ответа на западных меченосцев и тевтонских рыцарей». Ответ из самоотверженности, из вольницы и самодисциплины, из терпкой шутливости и все же печали… Мрачной, корыстной, завоевательной алчбе меченосцев и тевтонцев, с их католической, фанатичной одержимостью противопоставлена вольнолюбивая и самоотверженная душа славянского воина, борющего печаль о доме, о семье, о детях озорливой и все же печальной, видать нескончаемой, как сами скрипучие обозы посреди нескончаемых полей, песней. «Неведомо кем сложенную»?

Да всеми вместе! Казаками, обозом, ржаньем лошадиным, скрипом тележным, высоким полдневным небом…

Эти добродушнейшие люди явят невиданное мужество, едва повстречаются с врагом своей земли, будут рубиться насмерть. И эта песня – как сама готовность в безвестной славе перейти от жизни к бессмертию небытия!

…На газорегуляторной станции под Ленинградом – непорядок. Станция никак не справляется с заданным режимом. Регуляторы точно взбесились, мечутся вверх-вниз штоками, стучат, точно из пушек палят, клапанами, стрелки на приборах лихорадочно мечутся по всей шкале, на самописцах сплошные «дикобразы», а должна быть плавная, льнущая к окружности, кривая…

Уже на станции перебывали все – проектанты, инженеры, ученые. «Нет ламинарности», «сильная турбулентность», «недопустимая степень дросселирования»… Прекрасно. Все это бесспорно так. И все это мы сами знаем! Грамотные – заглядываем и мы в книги. Нам не диагноз – нам бы лечение! Ах, заскучали, уважаемые: разбрелись восвояси?

«Надо вызвать Преснякова!» – осенило кого-то из наладчиков. И все переглянулись: мол, как это мы не догадались? Усмешка по лицам: забыли о Преснякове!.. Звонок директору: нужна его персональная… Не любят директоры расставаться со своими персональными. Сразу перестают чувствовать свою персону? «Кандидат? Академик? Маг и колдун?». «Нет, не то, не другое, не третье – Пресняков это Пресняков!».

– Кто первым сказал «э»? То-то ж! Прибодримся. На-пе-ре-кур!..

Из машины выбрался человечек, из тех, кого привычней встретить в пивной или в бане. Из-под беретки торчат седенькие старческие кудряшки. Плащик сильно потерт, но пояс затянут до девичьей талии.

Ему что-то говорят, перед ним искательно суетятся – будто сказочный целитель явился спасти от смерти принцессу. Он рассеянно кивает, простирает маленькую, точно у мальчишки, ручку: «туда?». Так и вправду целитель спросил бы – «где покои принцессы?».

Возле Преснякова только один начальник станции. Они вместе наклоняются к регулятору, на котором красной краской в человеческий рост написано «№ 1».

Мы сперва держимся поодаль. Но любопытство наше толкает все ближе и ближе. Нет, видать, Преснякову мы не мешаем. Он небрежным взглядом глянул на услужливо развернутую кем-то перед ним инструментальную сумку. Достает из кармана плаща небольшой кожаный кармашек. Напоминает мне дедовский кожаный кисет на сшивальнике…

Мы приникаем ближе. Инструмент колдуна! Стало быть, и не колдун вовсе – если все же инструмент! И вправду – комбинированная отвертка с множеством лезвий в широкой ручке, плоскогубцы, разводной ключик… Инструмент, как видно, «хожалый», а в общем – ничего особого. Видать, все с терпеньем когда-то собрано на толкучке…

– Этот больше всего барахлит! – говорит начальник станции.

– Все верно… По ходу потока он главный удар принимает на себя… Один с ПТР 1 1 ПТР – противотанковое ружьё. ( Прим. ред. ) против колонны танков…

– Он так стучит клапаном, что в Ленинграде слышно! Что только не делали – как сумасшедший!

– Это хорошо, что сумасшедший… С ума сошел, стало быть, ум был… Было с чего сходить… Вернем ему его ум… лучше сумасшедший, чем мертвый… Нужно вернуть ему нужную чувствительность… Вижу орудовали здесь неопытные руки… Звания, степени – теоретики. А требуется другое: чувствовать дух механизмов!.. Идемте теперь к следующему… Система: один за всех, все за одного!..

– Но вроде бы ничего не изменилось? Так же грохочет!..

– А может он один хорошо работать, если остальные плохо работают?.. Надо налаживать – и каждый по отдельности – и всю систему вместе… Это же понятно… Всех понемногу доводим до ума…

К вечеру станция пришла в себя. Пресняков ее довел до ума! Ему выписали «аккордную сумму» – в общем-то не так уж чтобы ощутительно. Директор извинялся – «ревизоры, контролеры… Своя, в общем, система… Все друг дружку сводим с ума…

Директор, подписывая платежку, искательно хихикнул. Кассирша сама принесла деньги, вежливо показала ногтем, где птичка: «сумму – прописью, правей и ниже – подпись». А сама с любопытством воззрилась на человечка, который за один час огреб ее месячный оклад. Смотрела и недоумевала. Ну, добро бы те, в добротных костюмах, на своих персональных «шляповозах». Ученые, одно слово. А этот…

– Кто ж он такой? – спрашивала наладчиков кассирша.

– А вышла бы замуж за него? Глянулся?

– А то! Такие деньжищи гребет… Любая – не задумываясь…

– Задумается… Гребет то он гребет… Да редко. Нет, не кандидат. Не академик. Он – если по правде – больше! Он – изобретатель! Этому нигде не учат – изобретателем надо родиться!

Как ни странно – кассирша поняла. И не потому, что – кассирша, а потому что: женщина. Еще бы – женщине не понять творчество, если ей дано сокровеннейшее творчество: родить человека.

«Прес-ня-ков» – причмокнув, склонив голову набок, в задумчивости протянула кассирша. – Очень русская фамилия. А он-то как раз не… пресный… Есть же талантливые люди!

И обвела нас глазами – точно желала немедленно и лично убедиться, почему каждый из нас не – Пресняков. А, может, надеялась на нас?

Во всяком случае – мы не потупились.

Принес в редакцию поэзии свой портфель, нагруженный рукописями. Вид у меня, надо полагать, под стать портфелю. Помимо приложенных к рукописям рецензий, я перегружен мыслями об авторах этих рукописей. Ведь не всё – далеко не всё – можно написать… О многом надо потолковать с редактором. О каждой рукописи, по поводу каждого автора. Мало ли мыслей накопилось по поводу всех этих рукописей вообще, главное, по поводу каждой отдельно!

Подчас она выеденного яйца не стоит – а заниматься ею надо всерьез, тратить на нее время, силы – куски жизни. При этом – не впасть в раздражение, или даже в мстительное чувство к неумелости и бесталанности авторской. И здесь то же – «но ты будь тверд, спокоен и угрюм». Последнее особенно поощряемо рецензированием. Отдаешь время, силы, главное, опыт на то, что никогда не увидит печать… Читаешь, думаешь, пишешь – и все без печати… Поневоле на душе, на лице эта печать – отверженности, если даже не больше: обреченности!.. К тому же – ты исполнен щедрости, доброжелательства, а люди тебя не понимают. Ведь каждый считает, что он пишет хорошо, что «зарезал» ты его рукопись, обездолил, лишил судьбы – по зловредности, за то, что «тебе платят», потому что так «велели в редакции»… Щедрость и доброжелательство люди понимают лишь к себе – не к поэзии!