Альбина Абсалямова - Живая вода

Всепрощающий Бог, разреши объяснить,
Почему не к тебе, почему не тебя
Я бежала любить, как не нужно любить,
Но, увы, только общее правило я.

Спотыкалась о корни его, но в листве
Находила покой, но покой невелик.
И любить его так, как никто и нигде,
Не умела, не смела, не знала язык,

На котором вещал он о тайнах морей
Утопающих в каждой, и в каждой груди…
Чтоб не слышать, к устам приникала скорей…
Но вторичны уста, а глаза впереди.

И молчали глаза. И стремилась назад,
Всепрощающий Бог, я в объятья твои.
И пылали объятья, и плакал закат,
И напевно звучал Алишер Навои.

И лист виноградный похож на кленовый,
И лысый курортник похож на соседа…
А я всё хожу, примеряю обновы,
И осень мне кажется ближе, чем лето.
И осень мне кажется лучше, теплее,
Огромней и ярче, чем душное лето.

И хочется: парк, золотые аллеи,
И губы твои виноградного цвета.

…кукла наследника Тутти.
А вот и наследник идёт.
Наследник болото мутит,
Считает, и кукла – не в счёт.

Наследник играет в дамки,
Наследник хорош собой.
Он кукле кивает: «Danke.
Иди в монастырь любой».

Ах, милая, милая кукла,
Пускай он несётся в тузы –
Давай приютимся на кухне,
Давай не заметим грозы.

Отгладим зелёное платье,
Крапивой умоем лицо.
Прогоним пронырливых сватьев,
Уроним в колодец кольцо.

На тонкие красные губы
Прозрачный бальзам нанесём…
Наследника славят трубы,
Но это – тебе нипочём.

Время вертится как катлама,
И всего не упомнишь сама,
Но на палубе высятся двое –
Фредерик и апостол Фома.
Ты на них погляди, погляди –
Тонкий шрам у Фомы на груди,
Фредерик же – причёсан и гладок,
Лишь кадык у него впереди.

То ли правда, а то ли дурман –
Фредерик у тебя капитан,
А Фома не похож на матроса,
Но матрос, и засим – интриган.

Посмотри, посмотри, посмотри –
Чьё-то счастье зажал он в горсти,
И в пучину косится украдкой,
Словно грезит: «А ну, отпусти!»

Ты и рада б на них не глядеть,
Но корму украшает медведь,
А тебя укрощает качанье
И в руке фредериковой плеть.

«Фредерик, Фредерик, Фредерик!» –
Запевает неверный язык.
И – Фома разжимает ладошку
Под встревоженный чаячий крик.

А эта весна продлится
Ещё девяносто девять,
Ещё девяносто девять
Тысяч дождливых лет.
Ходить и не видеть лица,
Ходить и безумно верить,
Ходить и безумно верить,
Что я отыщу твой след.

И эта весна смешная
Возьмёт да и станет летом,
Возьмёт да и станет летом,
Огромным и золотым.
Я снова тебя узнаю,
И тоже наполнюсь светом,
И тоже наполнюсь светом,
Прозрачным и неземным.

Я не знаю латынь,
Я не помню тебя.
Не осталось святынь,
Кроме слёз и огня,

Да последней цикады
На границе миров.
Надоели тирады,
Суета облаков.

За пределом сознанья
Ты остался давно,
Истощились признанья,
Потемнело вино.

Пожелтели страницы,
Попрощались цветы.
Стала мутной водица,
Стал иллюзией ты.

Зачёркивай! Ты быть обязан.
Не рядом – просто быть и всё.
Но стать твоей – сиим соблазном
Не искушай, дитя моё.

Ругай, топчи, сметай устои,
Скажи, что я всему виной.
О честь быть понятой тобою!
Честь быть разгаданной тобой!

Кричи, гори, не верь, не слушай,
Мои слова на ветер брось.
Ты как-то странно был мне нужен,
И, знаешь, всё же лучше врозь.

Дари мне колкие снежинки
И терпкие осколки слов.
Ты слишком ты, чтоб быть каким-то,
Каким-то там, из чьих-то снов.

Пиши, накладывай запреты.
Упрёки, жалобы, хвала…
Мне б стать твоею сигаретой
Да подарить себя дотла.

Автобус до Светлой Поляны.
Сентябрь летит в бесконечность.
Берёзовым соком раны
Не вылечишь. Время не вечность.
Не вылечишь. Да и не нужно.
Автобус со скоростью света.
Сентябрь – а сухо и душно,
Сентябрь, а кажется – лето…
Автобус – свидетель попутный,
Всё те же сиденья и стёкла.
В них неба кусочек мутный,
Сентябрь, как кофе тёплый…
Приехали. Всё как обычно.
Ну, разве листва поредела.
Слезинка… Ловите с поличным.
А солнце (ну надо же!) село…

Я ношу в себе воспоминанья
О тебе. Как торбу, как плаценту,
Как автограф неизвестного кумира;
За хранение плачу проценты,
А они не дремлют. Крокодилы,
И другие – бегемоты и собаки,
Так и то, должно быть, не кусают,
А они терзают, всё терзают,
Не дают мне спать, оберегают
От чужих. Как торбу,
Я несу тебя и плачу,
И удачу, я пою тебе удачу,
И, как кобру, эту торбу
Не снимаю,
И несу её, несу, и вспоминаю –
Вздохи, ночь, и все твои цитаты,
И они, закованные в латы,
Все живут во мне, живут, не угасают,
И как звёзды – всё мерцают и мерцают…
Я ношу в себе воспоминанья –
Очищенья, ощущенья, осязанья…

Этим летом мне товарищ – чёрный чай.
Я мороженым ванильным таю, таю…
Обнимаются ресницы – снится Гай
Юлий Цезарь – император – баю, баю…
Баю, баю – шепчет месяц голубой,
Шепчет море и русалки – баю-баю.
Шепчет кесарь полусонною губой,
Я мороженым ванильным таю, таю…

Мёд-блины. Но сейчас – не поминки.
День обычный. Янтарный день.
Всё ловить в лопухах былинки,
И смотреть, как садится тень.
Вот ведь тоже весёлое лето –
Хрупкий сон уронить под кровать,
И писать на цветах приветы,
И в горячее море бросать.

Карасём на сковородке
Целый день лежать на пляже,
Забывать, что есть на свете
Очень длинная зима.
Есть костюмы и колготки,
Есть шарфы, пальто, и даже
Мне бродить в цветном берете
И слегка сходить с ума.

От нашей ссоры – в глушь, в Москву,
Но ты – лелей мою неправду.
И пусть она, как кровь кентавра,
Прильнёт к лодыжкам и виску.
Плющом все жилки обовьёт,
И в волос каждый просочится.
Она – не пиво и не мёд,
А только мёртвая водица.
Ты ею двери окропи,
И напои цветы и стены.
В деревню, в глушь… Несносный, спи!
Но в снах – лелей мои измены.