Александр Кованов - Говорило сердце вслух…

прорвали жестокой блокады кольцо
ни душ не жалея, ни плоти.
Вернётся солдат на родное крыльцо
и новый скворечник сколотит.

Дует с севера. Пальцы свело
так, что трудно блокнот удержать.
Зафевралило и замело…
Ветки тонкие робко дрожат:
шубу белую, вот бы, стряхнуть
и беременных почек орду
распустить бы и слёзно вздохнуть.
Только повод для слёз не найду…

Дует с севера. Небо как сталь
придавило. И трудно дышать.
Пережить остаётся февраль
и весной непременно решать
сто вопросов и тысячи дел,
что до лучших времён отложил.
…Если б, вдруг, Пастернак захотел,
я бы банку чернил одолжил.

Белый снег на ресницы.
Я не плачу, не пла…
Мама… Мама не снится.
Не хватает тепла.

Телефон не ответит,
почтальон не стучит.
Тускло солнышко светит
и тревожно молчит

одинокое сердце,
и дрожит как щенок.
Плачет сердце младенцем
между бусинок-строк.

В эту зимнюю стужу
мир ещё холодней.
Слёзы внутрь. Не наружу.
Всё о ней, всё о ней…

Серёжка упала в снег
подарочком февралю…
Любимый мой человек,
не плачь! Я тебе куплю
серебряный хрупкий снег
с хорошей застёжкой. Эй!
Любимый мой человек,
гляди в этот мир светлей!

Гляди в этот мир смелей!
Серёжка – не повод быть
растерянной. Снег белей
не станет. Мы будем жить,
любимый мой человек,
так долго ещё вдвоём…
…Как только растает снег —
серёжку твою найдём.

Мне послезавтра две пятёрочки
поставит в паспорте февраль.
А мне хватает хлебной корочки.
Я не надеюсь на грааль.

Не сыплет манна поднебесная
в мои пустые закрома.
Но жизнь такая интересная
и не помеха ей зима.

Виски снегами запорошены.
Вдали сужается тоннель.
Считаю годы как горошины
картечи, выпущенной в цель.

Моё сердечко благодарное
весну отстукивает вновь.
Прожив две трети календарного,
обрёл я вечную любовь.

Жую кусочек хлебной корочки,
хочу от жизни не устать.
И принимаю две пятёрочки
как две оценки в аттестат.

Отвыкли плечи от бронежилета.
Уже от каски шея не болит.
Я возвращаюсь в огненное лето
под Бешавером. Снова не убит.

Я возвращаюсь. Сон сковал до хруста.
Кричать пытаюсь – слышу тишину.
Патронов нет. В подсумке тоже пусто.
И я всем телом чувствую войну.

Скрипит песок в зубах и под разгрузкой.
Из-под ногтей – кровавый винегрет.
Удар и взрыв. И я лечу со спуска
вниз головой. Меня как будто нет.

Из ниоткуда вытолкнули снова
меня на этот, с виду белый свет:
«Живи, мальчишка! Жить на свете клёво!»
Я из «трёхсотых». Спас бронежилет.

Давай споём с тобой о перекрёстке,
о большаке споём. И, может быть,
поймём, что порознь жить казалось просто,
но друг без друга так непросто жить.

Давай споём с тобой о той картинке,
что не истлела в старом букваре.
О той заветной, тоненькой тропинке,
которой в школу шли мы в сентябре.

Давай споём с тобой о той рябине,
что у реки качалась на ветру.
О той судьбе, в которой сам повинен
и о тумане, тающем к утру.

Давай споём с тобой про наши реки.
Давай споём и станет веселей.
И отзовётся в каждом человеке
всё то, что сердцу ближе и милей.

На самых разных шумных перекрёстках
мы самым главным будем дорожить
и верить в то, что горько и непросто
на этом свете без любви прожить.

Счастье – это утром ранним
видеть солнышко в окне.
Счастье – это песню маме
снова спеть. Хотя б во сне.

Счастье – это дождик с неба,
лето, радуга-дуга.
Счастье – это запах хлеба
и кусочек пирога.

Счастье – это быть здоровым
и, в объятьях тишины,
счастье – жить под мирным небом
без репрессий и войны.

Счастье – быть необходимым
здесь, сегодня и сейчас.
Счастье – это жить с любимой
и не верить в смертный час.

Ненаказуемой казалась
моя любовь к моей стране.
Она, увы, с годами сжалась,
как шкура скорчилась в огне.

Ненаказуемая жадность
как вирус въелась в плоть страны.
Закон повержен. Ложь и праздность.
И всяк виновен без вины.

Ненаказуемая подлость…
Куда ни ткни – везде каюк.
И душит правду безысходность,
и веру вешает на крюк.

И каждый день непредсказуем:
коль выжил – значит, повезло.
Господь, быть может, наказует
ненаказуемое зло?

Прости, Отчизна! Сердцем стыну.
Но, проливая кровь и пот,
тебе хочу быть просто сыном,
а не рабом твоих господ.

На выгоревшей форме цвета хаки
не алая, скажу вам, братцы, кровь.
Она темнеет в яростной атаке
и никогда не станет алой вновь.

А кровь – она, конечно, не водица.