Александр Кованов - Говорило сердце вслух…

Беречь… Как зеницу ока
воздушные замки эти.
Они далеко-далёко.
Но, всё-таки, есть на свете.

Кому-то хватает тверди.
Опора она, быть может.
Кричавшим в пустыне: «Верьте!»
вгоняют крючки под кожу.

Удобно шагать в колонне
и петь: «С нами Бог и сила!»
Удобно в каменоломни
ссылать тех, кому не мило

с завязанными глазами
шагать по дороге в пропасть.
Удобно, когда терзаний
не чувствуешь. Где ты, совесть?

Удобно, тепло и сытно
не ждать «воронка» ночами.
Но с тверди, увы, не видно
того, что тогда, в начале

сложилось из нот обычных
и музыкой стало. Вечной.
И дней семерик привычный
в неделю сложился… Течь бы

потоком живым и мирным
сквозь время, касаясь истин.
Но… Точкой чернильно-жирной
прикончит дыханье выстрел.

И, значит, беречь как око
нам стоит не то, что в рамках.
А то, что всегда в высоких,
воздушных, незримых замках.

Меж полюсами живым не сладко.
Сверху и снизу – лишь прах и тлен.
Детская хрустнет в руках лопатка,
сверху придавят – не встать с колен.

А подниматься, конечно, надо.
Или затопчут десятки ног
тех, кто над сушей поднял торнадо
хлеба и зрелищ. А, где же Бог?

Кто-то ворчит: «Он ушёл в отставку!»,
кто-то вопит: «Это год быка!»
Так что, друзья, повышайте ставки!
Не оскудеет его рука!»

Каждый сегодня завёрнут в фантик
теми, кто сверху. Людской товар
сложен в коробки. И ценник-бантик
действует круче бесовских чар.

Тесно и душно внутри коробки.
Тысяча бед, но один ответ
слышится голосом, очень робким:
«Добрые люди! Включите свет!»

Сновидения – пустошь,
сновидения -ложь.
Заплутавшие чувства,
ради Бога, не трожь.

Я, конечно, не сталкер,
но тебя проведу
там, где пламенем жарким
расплавляет слюду

смутных образов сонных,
тёмных страхов ночных…
Сгинет сон беспокойный…
Станет больше цветных

снов, по-детски весёлых…
Хочешь их оживлю?
И зеркальный осколок
словно лёд растоплю.

Не поможет, очерченный мелом
круг защиты от чёрных теней,
если сам ты с душою не белой
отрываешь других от корней.

Не поможет тебе заговоров
бормотание в тёмной ночи,
если в самую тёмную пору
твоё сердце о светлом молчит.

Не поможет камлание вуду
если совесть твоя не чиста,
если сам ты по сути – Иуда,
продающий за деньги Христа.

Не поможет… И Бог не поможет,
если зла и добра пополам
в смутном сердце… Я чувствую кожей
воздаяние нам по делам.

Раньше я любил дорогу,
свежий ветер, горький дым.
Было всё тогда в подмогу
потому что молодым
был и я в года иные
и, хотя цепей не рвал,
силы добрые, земные
я на помощь призывал.

Может, тратил их до срока?
Я не знаю… Может быть.
Преподала жизнь уроки,
что вовеки не забыть.
Силы добрые, земные
я за всё благодарю.
Годы юные, шальные,
жаль, уже не повторю.

Что седины да морщины?
Жизнь назад не перелить.
Эх, негоже для мужчины
понапрасну слёзы лить!
За годинушки больные
и за пролитую кровь
силы добрые, земные
подарили мне любовь…

Он странен был, но очень человечен —
случайный мой воскресный визави.
Мы с ним проговорили целый вечер
о жизни и превратностях любви.

Скамеечка Михайловского парка
от Спаса-на-крови в пяти шагах.
Мы спор вели, порою очень жаркий,
о жизненных ошибках и долгах,

о важности простых приоритетов,
о ценности заботы и семьи…
Вопросов было больше, чем ответов.
Две стаи голубиных у скамьи

о чём-то птичьем с нами ворковали,
пытаясь поддержать наш разговор,
взлетали, но позиций не сдавали.
Как будто интересен этот спор

был птичьему семейству. Право слово,
я был тогда нимало удивлён
тому, как в самых искренних основах
был собеседник точно просветлён.

Он убедил, сказав что нет на свете
важней любви и совести людской.
Всё остальное – только пыль и ветер,
смятение и вечный непокой.

И я, свои сомнения отринув,
почувствовал – душа теперь чиста.
Взглянув случайно в тёмную витрину
увидел уходящего Христа…

Чтобы вас услышали,
говорите шёпотом.
Громогласье ни к чему
там, где сердца стук.
Не пугайте тишину
говорливым топотом.
Не берите тишину
криком на испуг.

Не пытайтесь прокричать
слово непотребное
тем, кто волею судеб
встретился в пути.
Пусть умение молчать,
словно зёрна хлебные,
рано, поздно ли взойдёт
и начнёт расти.

Прорастёт молчание
колосками золота.
Будет добрая мука,
будет хлеб в печи.
Всё, что тёмное в словах,
будет перемолото.
Будет хлеб и будет мир.
Только не кричи…

Ты – воздух мой, вода живая.
Со мной, во мне теперь живёшь.
Я за тебя переживаю…
А ты мне весело поёшь

на берегу Сестры туманной.
Туман – черёмуховый дым.
С тобой одной, такой желанной,
я буду вечно молодым.

Смеюсь гадающей кукушке.
Я ей не верил отродясь.
Тебя на солнечной опушке
целую, вовсе не стыдясь.

В тот маленький дом, опалённый войной,
скворцы прилетят непременно.
Продолжится жизнь. Только будет иной.
Конечно же, послевоенной.

На ветках распустятся почки опять.
Растают снега, как бывает.
А память людская, текущая вспять,
блокадные жертвы считает.

Как хлебные крошки на круглом столе —
родные, солдаты, соседи —
укрылись в холодной, промёрзшей земле
без грохота траурной меди.

Гвоздики, как капельки крови в снегу.
Мой город не сломлен войною.
Здесь даже ребёнок не сдался врагу.
…Такой непомерной ценою