Игорь Михайлов - Вторник, №15 (34), ноябрь 2021

За третью дочь Муниру, всего лишь на два года младше Лютфии и внешне удивительно на неё похожую, родители взялись крепко и бескомпромиссно. С ней ошибиться было непозволительно. Второкурсницу Муниру выдали замуж за «достойного», как казалось родителям, старше её лет на двенадцать обеспеченного мужчину, по словам Эркина, «знавшего толк в традициях». Эркин и Малокат, поддерживаемые Надирой, с которой они считались, не сомневались, что в таком браке у Муниры «всё будет хорошо, как положено». Кто знал, что на Лютфию Мунира похожа не только внешне, но и характером? Брак продержался всего несколько лет. Мунира сбросила с себя добропорядочного мужа вместе с почитаемыми им порядками, оставив ему их малышку-дочь. В родительский дом она не вернулась, как часто делали женщины после развода, а поселилась где-то за чертой города и нечасто общалась с отцом и матерью. Многие годы прошли то в стычках между нею и Надирой, призывавшей сестрёнку образумиться и пожалеть родителей, то в их отказе общаться друг с другом.

У младшей Гульбахор не было ни стальной воли её сестер, ни желания ни с кем и ни с чем бороться. Высокая, с длинными толстыми чёрными косами, водопадными струями бегущими по крепкой тонкой спине. Молодая душа Гульбахор была сродни лепестку розы, красивой и чистой, лёгкой и ранимой. Её большие тёмно-зелёные глаза с длинными густыми ресницами смотрели на свет детским мечтательным взглядом и с полной самоотдачей и любопытством изучали любую мелочь: то, как, например, облизывает по шёрстке котёнка кошка-мать или ярко-оранжевым шариком катится по траве упавшая с дерева хурма. При этом её взгляд, излучавший доброе спокойствие, то норовил приподняться над объектом интереса, то смотрел сквозь него. Её густые брови удивлённо приподнимались, образуя два загадочных полумесяца на душистом девичьем лбу, оттого что за каждой вещью, за гранью видимого она обнаруживала тайный кармашек, заглянув в который, узнавала что-то новое о жизни, никому кроме неё неизвестное.

Очерствевший от борьбы с жизнью и отчаявшийся отцовскими провалами с Лютфией и Мунирой, Эркин был одержим тем, чтобы у Гульбахор, наконец, всё сложилось так, как, по его словам, «положено узбечке». Малокат прекрасно понимала и материнским сердцем чувствовала тонкое строение души дочери, но соглашалась с мужем, что по-другому счастья и душевного спокойствия не найти. Эркин рассвирепел, когда узнал, что Гульбахор, заканчивавшая тогда школу, полюбила своего учителя по литературе, о чём искренне и наивно рассказала родителям. Гульбахор нашли такого же добропорядочного жениха, какой был найден Мунире. Розовому лепестку, расцветающему от свежего прикосновения утренней росы и источающему аромат только благодаря нежным поглаживаниям весеннего ветра, не дано прижиться в скучной безжизненной теплице, глухой к пению птиц высоко в небе. Не прошло и недели, как Гульбахор сбежала от мужа и вернулась к родителям. С ними она жила до конца их дней, запершись и зачахнув – теперь уже в теплице своей нерасцветшей жизни.

* * *

«Как спать? Как, вообще, жить с этим?» – спрашивала себя Зуля, сидевшая на кухонном балконе лицом к окну, в котором всё – и деревья, и припаркованные у дома автомобили, и спящие под ними кошки – свернулось в клубочек во вселенских ладонях ночи. Зуля не находила сил вытащить холодное от слёзной влаги лицо из окаменевших рук, которые, казалось, вросли локтями в деревянный стол. Каждая ссора с дочерью представлялась ей ниточкой, выскочившей на шерстяном свитере, связанном ею однажды для Сайеры. Чем дальше заходит ссора, тем сильнее расходится нитка, разрушая вязку свитера. Чем больше таких ссор, тем скорее свитер и заложенное в нём тепло материнской любви окажутся ненужными.

Только на прошлой неделе они ругались из-за отношений Сайеры с её одноклассником. Доброжелатели сообщили Зуле, что Сайера замечена целующейся с ним на скамейке в центре города. Зуля сказала, что Сайере пора «сворачивать эти глупости и начать взрослеть», на что дочь вскрикнула, что это как раз и называется взрослением, едко добавив, что мать, наверное, позабыла, что женщине нужно прикосновение мужских губ. Зуля, ради дочери ни разу не приводившая после развода в дом мужчину, отказавшаяся ради карьеры и репутации от мужского внимания, с острой и жгучей болью в горле проглотила эти горькие слова правды. «А ты, значит, себя уже женщиной возомнила?» – слетел в ответ с губ Зули ехидно-саркастический, но полный грусти, вопрос. Дочь цеплялась за каждое слово и вызывающе бросила: «А почему, собственно, нет?!»

Зуля не стала рядиться и начала обстоятельно объяснять, что дочери надобно заботиться о репутации, не запятнать доброе имя, ведь замужество не за горами. А то, как Зуля выразилась, «какая нормальная узбекская семья возьмёт к себе девушку, которая на людях обнимается и целуется с парнями?!». Сайера всегда была эмоциональной, но такой негодующей и резкой Зуля её ещё не видела. Слёзы бежали напористо и бесстрашно по её нежным раскрасневшимся щекам, окончательно растерявшим детскую пухловатость. Длинные красивые пальцы сжались в тонкие, смелые и твёрдые кулачки у уже не по-детски широких бёдер. Сайера кричала, что она – не вещь, чтобы «её кто-то и куда-то брал», а она сама себя «никуда и никому отдавать не собирается!». О замужестве она и не думает и, может, вообще никогда не захочет этого. Почему она должна проживать свою единственную , если мать вдруг забыла, жизнь «по принятому и удобному людям шаблону»?! Прежде чем отвернуться и уйти от матери, как Сайера всегда заканчивала такие разговоры, она выпалила: «Зовите меня хоть волчонком, хоть чудовищем – мне всё равно! Я останусь тем, кем ты, между прочим, меня родила – собой, настоящей, а не изуродованной и задавленной вашими порядками!»

Не успел остыть пар этой стычки, как у Зули и Сайеры возникло новое разногласие. Поужинав тефтелями в томатном соусе с пюре – блюдо, которое Сайера очень любила, – мать с дочкой сидели за столом на кухонном балконе, потягивая зелёный чай и угощаясь вафельным пломбиром. Вкусный ужин и сладость пломбира, казалось, настроили Сайеру на благодушный лад, и Зуля посчитала это хорошим моментом для обсуждения ещё одного давно назревшего вопроса.

– Сайерочка, нам пора решать, куда поступать в этом году, – начала Зуля, подливая чай себе и Сайере в оранжеватые пиалы с изображением хлопка в золотистом обрамлении.

– А я уже решила, мама, – спокойно и невозмутимо, не отрывая красивых девичьих губ от мороженого, ответила Сайера. – Буду поступать в художественное училище, давно к этому готовлюсь. Ты же знаешь, художество – это моя жизнь.

– Как художественное училище? – оторопела Зуля. – Ты прекрасно рисуешь, у тебя, несомненно, талант, я знаю, но мы раньше твоё поступление толком не обсуждали… Ты всегда можешь рисовать, но тебе нужна серьёзная профессия. Я надеялась, что ты, как я, станешь юристом. Я тебя тогда могла бы по-настоящему поддержать, открыть возможности, которых не будет у других…