Нина Жильцова - Сохраняя тепло

Здравствуй, родной мой! Ну как тебе пишется
там среди сосен, вдали от соблазнов
города от жары, как свеча, оплывшего
с облаками из прессованной стекловаты?
Как тебе дышится там, в оазисе
вечнозеленых и древних истин,
которые стволами от земли поднимаются
и к которым не водят сотни туристов?
Как тебе спится? Ведь там до неба —
шаг или взгляд – и уже у Бога.
А здесь пространство забито тесно
сталью, пластиком и бетоном.
И понял ли ты на окраине мира,
что было доселе тебе неизвестно?
Ты пару строчек хотя бы черкни мне!
Мне без тебя – ну никак совершенно.

Пишу тебе ответ издалека,
из места между будущим и прошлым.
На картах его нет наверняка,
но я – в пространстве этом невозможном.
Тут сосны, вправду, очень высоки
и до звезды чуть-чуть, как и до Бога,
но к прошлому разобраны мосты,
и не ведет обратно здесь дорога.
Из точки А (ты помнишь?) в точку Б,
но это место есть сплошное «между»:
с чем математика справляется вполне,
в реальной жизни – просто безнадежно.
Я понял здесь, что истина проста,
но до нее – дороги и дороги.
Прости меня, дружок, за эти строки!
Ну вот и всё. Пиши мне… в точку А.

Минувшее, давнее, прошлое
лишь временем не ограничено.
Уходят в иные области
не только летá, но личности.
И часто бывает в жизни,
что всем вопреки надеждам
становятся бывшими ближние,
вчера еще рядом сидевшие.
Тепло их шагов не остыло
в покинутых ими комнатах,
повсюду следы их быта,
и всё с беспощадностью помнится.
Вот так уходили бы лишние,
ненужные, надоевшие…
но только становятся бывшими
лишь жившие прежде в сердце.

Так бывают искренни только с попутчиками,
которые уносят навсегда твои тайны,
растворяясь в неведомых улицах,
путаясь в причинах и следствиях,
и такая искренность – самое лучшее,
хотя бы потому, что она беспоследственна.
Так бывают нежными только с теми,
чей поезд отходит через минуту.
Нежность эта – почти как Этна,
оттого, что она абсолютна.
Так отзываются только о тех, кого уже нет:
вежливость к этому обязывает,
с живыми же можно куда как грубей —
у них еще впереди реверансы.
Так смотрят в спину уже уходящему,
зная, что он не повернет головы…
Таким образом, то лучшее, что нам
предназначается,
на самом деле нам уже не принадлежит.

Где-то в городе N неведомом,
серой моросью облицованном,
меж домов-близнецов затеряно,
для меня всё горит оконце.
Сквозь преграды и расстояния,
все житейские треволнения,
отречения и раскаянья,
ждут моих там шагов у двери.
Где-то в городе N волнуются
и всё смотрят с балкона темного
на пустые продрогшие улицы,
фонарями слегка освещенные.
Кто-то скажет, что всё химеры, мол,
что его и на карте нет.
Только в городе N неведомом
ждут меня и не гасят свет.

Цепляемся мы отчаянно
за тех, кто нам вовсе не нужен:
за чьи-то слова случайные,
за чью-то непрочную дружбу.
И бьемся о них, как о камни,
клянемся и зарекаемся,
и, наскоро вылечив раны,
ступаем на те же грабли.
А те, что необходимы, —
они порой рядом с нами,
толкаемые, гонимые,
не узнанные сердцами.

Загляну в твою душу – увижу снега,
бесконечность из льдов и торосов.
Мы с тобою на разных теперь берегах
ловим свет отраженного солнца.
То, что прочным казалось, шагнув с высоты,
разлетелось на сотни осколков.
И мы молча стоим на краю пустоты.
А во льдах отражается солнце.

Ты ко мне прорываешься снова
неотступным пунктиром реклам,
ветерком из распахнутых окон
и пронзительной трелью звонка.
Неотправленных писем строчками,
неотвязным мотивом внутри,
электричкой последней полночной,
что со свистом навстречу летит.
Ты во мне утверждаешься четко
в каждом жирном газетном столбце,
в каждой чашке (какой по счету?)
опротивевшего латте.
Ты во мне водворяешься прочно:
так фундамент скрепляет цемент,
каждым лыком в строку́ (нарочно),
каждым брошенным новым НЕТ.
И сбываешься отрицанием:
всем несказанным своим ДА,
через годы и расстояния
вездесущим во мне всегда.

Снится мне часто теперь
город чужой и дальний,
в мареве зыбком мечеть,
крик муэдзина печальный.
В знойном дыхании юга
город, оплавясь, стоит.
Улиц, спеленутых туго,
яркий цветной лабиринт.
Может быть, Вы сейчас
в дебрях того лабиринта,
где, в закоулках таясь,
время плетет паутину.
Помните: с Вами и я,
где б Вы теперь ни ступали;
я, Вас незримо храня,
Вашим жива дыханием.
Если ж прервется нить
(мы над судьбой не властны) —
я все же буду жить,
пусть и в ином пространстве:
в легком порыве ветра,
в теплом весеннем дожде,
нежной снежинкой первой
к Вашей прильну щеке.
Если ж, багрянцем горя,
лист к Вам кленовый прибьется —
это душа моя
Вашей на миг коснется.

Уже облетели последние листья.
На влажных газонах – от инея проседь.
И как-то легко, без особых усилий,
свои уступила позиции осень.
Просыпется неба свинцового тяжесть
летящим по ветру серебряным пухом,
и станет далеким, смешным и неважным,
что осенью мы разминулись друг с другом.

Ломались отраженья у воды,
и всё прохладней становились речи,
и чувство подступающей беды
ложилось осязаемо на плечи.
Апрель шагал по миру налегке,
себя так беззаботно расточая,
и весело звенели вдалеке,