Михаил Сорин - Тот не моряк. В морях мои дороги

Качается, качается под нами океан,
Никак не унимается наш бешеный канкан.
Облезла авиация, облитая водой,
Лишь вертолёты чахлые стрекочут над волной.

А глупое «железище», две тыщи человек,
Стоит и тихо думает: остаться б тут навек.
Как символ развалившейся по всем статьям страны,
Которую распродали верховные чины.

Смеются страны Запада,
Злорадствует Восток.
Они нас распатронили
И вдоль, и поперёк.

Я навсегда запомнил это чудо,
Что мудро ТАКРом нарекли.
И вам скажу: Большой, паскуда,
В него все деньги утекли.

А дело было к юбилею —
Нам триста лет должно справлять.
На заседанье ассамблеи
Решили флот наш показать.

И показали, в Бога душу,
Куда кого ещё послать.
И я вам клятву не нарушу,
Могу всю правду рассказать.

Авианосец изначально
Был в Севастополь наряжён,
Но Черноморский флот, печально,
Уже тогда был обречён.

Авианосец «сделал ноги»,
Скорей на Север, а потом
Заледенел красавец строгий,
Лишь мат крутил его винтом.
А тут поспела и причина,
Да как причиной не блеснуть.
И президент наш, «молодчина»,
Решил немного фраернуть.

Приказ был дан – так к исполненью:
Оттаять, вычистить, врубить,
И чтобы всё, без исключенья,
Могло крутиться и варить.

Балтийский флот в режиме попы,
Дежурной, я имел в виду,
С авианосцем должен топать
У блока НАТО на виду.
И вот пошли. То нас качало,
То мы качались по себе,
Враги, открыв свои «хлебала»,
Шептали: Это как во сне!

Узлов по шесть, когда и восемь,
Плелись сквозь обалдевший мир,
А что поделаешь, не бросишь —
Он наш отец и командир.

А там хрустело и ломалось,
И ржа кидалась на трюма,
Вода и топливо терялось,
Короче, горе от ума.

И в этой круговертной страсти
Велись полёты и БП,
Скрываясь, делались напасти,
От центра прятались ЧП.

Американцы в изумленье
Кричали: Хау ду ю ду!
Ни тени не было сомненья —
Корова русская на льду.

А что про Сирию, ребята,
Так я вам так о ней скажу:
– Страна – дерьмо, и маловата.
И не по книжкам я сужу.

Бывал не раз, топтал песочек,
Смотрел на улиц кривоту,
За двадцать баксов съел кусочек
Курей, что вызвал тошноту.

Их виски пахнет самогоном,
А пиво – чистый глицерин.
Я головой кивал со стоном,
Кляня сирийский магазин.

Но, правда, градус есть, не скрою,
Шатнуло даже и меня,
Потом тянуло к водопою,
Наверное, четыре дня.

Вот весь заход, а обещали
Таких штук шесть, а может семь,
Но с ТАКРа дулю показали,
Надежду отобрав совсем.

А сами еле-еле дышат,
Котлы сломались – и конец.
Какой позор, а коль услышат?
Ведь юбилею всё, венец!

Тут президент, очнувшись от «застоя»,
Сказал: Мы ТАКРу встретить собрались…
И ТАКР рванул, крутили винт герои,
Как будто в ж… раненая рысь…

Там, где пыль и истории слёзы
Пронеслись лихолетьем в судьбе,
Целовались на поле берёзы
Перед тем, как исчезнуть в огне.

Танго – золотые погоны,
Танго – офицерской поры,
Где вы, в позолоте тиснённом,
Вы как крылья у птицы
Улетевшей мечты.

Нам погоны святыней вручали
В блеске люстр, в переливе огней,
Дамы шлейфом паркет обметали,
И шампанского залпы неслись с кораблей.

Отгремели гражданской салюты,
Нас делила злодейка-судьба,
Без погон, раздетых, разутых,
Принимала в объятья земля.

Кто ушёл, тот хранил, как святыню,
Золотой офицерский погон,
Кто остался, кто в лагере сгинул,
Сохраните на память наш стон.

В сорок третьем вы снова, погоны…
И горит под ногами земля,
И набаты в малиновом звоне,
И «Славянки» напев с корабля.

Вы теперь на парадном мундире,
Сохранила вас Родина-Мать,
Пусть погоны ругают в эфире,
Их у нас никому не отнять.

Отзвенели шальные шмели,
Отгудели, ушли в горизонт,
И деревья уже отцвели,
Всё прошло, или что-то пройдёт.

То весна виновата во всём,
Опоила дурманом своим,
Не жалею теперь ни о чём,
И похмелья мы не хотим.

Ах ты, глупая звёздная ночь,
Я теперь благодарен тебе.
Кто бы мог нам так чутко помочь,
Кто помог бы отдаться судьбе.

А теперь ты пойми и прости,
Не одни мы – и в этом беда,
Я не буду стоять на пути,
Ты уйдёшь, как спадает вода.

Если снова море вдаль позовёт,
За собой поманит,
Ветер странствий свою песню споёт,
Песней душу ранит,
Я любимой прошепчу: Ты прости,
Не могу без моря,
Не ревнуй и не грусти,
Отпусти, не споря.
Как твой взгляд, бездонно море моё,
Доброе и злое.
Сбрось скорее покрывало своё.
Нету мне покоя,
Оплесни лицо мне жемчугом брызг,
Окати волною.
Пусть подует снова бриз,
Я уйду с тобою.
Чаек крик, напомнить хочет он мне
О судьбе пропавшей,
О душе они кричат о своей,
О душе вчерашней.
Я узнаю, я крик их пойму
И спою их песни.
Мир узнает, почему
Подаются вести.

Я иду по улицам твоим,
Милый город роняет листья клёнов,
Почему мне кажется чужим
Свет твой девственный на золотых погонах.

У меня сегодня суета —
Командир опять мной недоволен,
У него искрится седина,
Возраст, печень, и он, конечно, болен.

Говорят, что я, презрев устав,
Наплевал на разные ученья,
Может, я есенински не прав,
Что пою про чудные мгновенья?

Город спит, уткнувшись в тишину,
Я иду по улицам России.
Я храню покой твой и мечту
От невзгод и бешеной стихии.

Я был лейтенантом морфлота,
А он был обычный матрос,
Связала судьба нас за что-то,
Возник между нами вопрос.

Я действовать стал по уставу,
Орал на матроса: Стоять!
Напомнил ему про Державу
И что-то добавил про «мать».

Он молча кусал меня взглядом,
В душе называя «душман»,
Эх, дать бы ему по «фасаду»,
Но он прошептал вдруг: Ташан…

И столько таилось в том слове
Земной необъятной тоски,
Что я перестал быть суровым
И выстирал даже носки.

«Ташан» – я смеялся и плакал,
Не слово, а праздничный бант,
Что значит оно? Может – «сокол»?
Нет, коротко – ТАШ ЛЕЙТЕНАНТ!