Мария Косовская - Литературный оверлок. Выпуск №1 / 2020

Я выхожу на улицу, кутая лицо в шарф. Он теплый. шерстяной, слегка колючий, и от дыхания мокнет и трется об щеки неприятно. Плечи сгорбились, словно в попытке спрятаться, влажные ладони сжимаются в кулаки в недрах карманов. На лавочке видит важная бабка в белом лётном полушубке и рукавицах, в пушистой шали, с красным носом и фиолетовыми цветами лопнувших сосудов, распустившихся на обвислых щеках. Я иду мимо, слышу тихое щелканье лузги и свистящий звук плевка. Отворачиваюсь, трясу головой, а когда поворачиваюсь вновь, на лавочке пусто… И никакой бабки нет. И нет стаи ворон. Только немного семечек, просыпавшихся из кулька, валяются на затоптанном снегу.

Я иду медленно, боясь растерять тепло, которое так и хочет выскользнуть из-под одежды. Я вижу рябиновый закат, который не напишешь никакими красками. Мне тридцать два и я сижу уже пять лет. Головастые снегири восседают важно на тоненькой голой ветке сиреневого куста. Рдеет алым рябина. Я иду вперед, навстречу кому-то, кто может согреть руки и душу. Я не вижу бабки-зимы, она будто испарилась. Не пролетает над головой стая ворон, не бередит своими криками. Не чувствуется мороз. Глаза широко открыты, смотрят из-под шарфа весело. Весело, потому что не надо ни в чем убеждать себя. Потому что снег белый, а закат – красный. А небо – цветом смешанных красок: синей и белой. Я не вижу страха в твоих глазах, и поэтому я не боюсь больше смерти. Папа, алло, слышишь? Я не боюсь больше смерти….

– Маш, не гони, мы все умрем. Ну, это неизбежно, как ночь… как конец истории.

Хрустит снег под подошвами кроссовок. Немеют руки, скованные холодом. Горят щеки, словно кто-то ущипнул больно. Я чувствую жар дыхания на своей шее. Чужого дыхания, которое не сразу отличишь от своего. Сильные руки обхватывают и сжимают, кк куклу, поднимают вверх, вскидывают, запускают ввысь…. Я лечу. Я совершенно не боюсь упасть. Остался один лишь страх – не сделать больно. Я лечу к микромедведице быстро-быстро, раскинув руки-крылья. Когда-нибудь я до нее долечу, но не сегодня. Падение, как маленькая смерть, или как пробуждение от сна. Я падаю и не ударяюсь об землю. Я падаю, и не чувствую боли. Зима-анестезия. Замороженные люди, которые растают по весне и возродятся, пустят лист, станут прекрасными чайными розами.

Все, что я вижу, уже когда то было: мелькало-мерцало в сознании. Я знала в пять лет, что окажусь в тюрьме. Я знала, что полечу на восток и влюблюсь в тяжелый воздух индийских городов, что встречу много любви и много презрения, что буду жить где-то вдали от цивилизации, за семью печатями, спрятанная от многих глаз. И теперь, когда оно происходит, вспышки флэшбэков то и дело озаряют глаза своим северным сиянием. Все, что я вижу – ожившие слайды, отпечатки которых застыли когда-то в моих глазах. Все что я вижу существует. И если видеть радостно, то оно окрашивается в яркие, пестрит и блестит новогодним подарком, а если смотреть печально – кроваво-красным заливается монохромный пейзаж, и темнота гнили расползается по холсту огромной черной дырой. Я смотрю весело. Я смотрю смеясь, заливаясь дерзким хохотом, я валяюсь на ледяной земле, схватившись за живот, содрогающийся от спазм смеха. Белая зима расцветает сочными фруктовыми красками: алычой и виноградом, хурмой и клубникой. Улыбаются лица, удивляются брови. А я катаюсь по земле, заливисто смеясь, как дворовый ласково-веселый пес. Потому что родилась любовь. Её первый крик прозвучал звонко и весело, как лай. Как капель. Как песня на максимуме в наушниках. Как шаги по волшебной долине, гулкие и быстрые. Кха-кха-кха-кха-кха. Шаги по насту. Кха-кха.

А смерти больше нет.

Родился в 1973 году. Живу в Ростове-на-Дону. Пою, рисую обереги, пишу тексты и мелодии.

Мальчику Грише пять лет. Он сидит на кухне вместе с бабушкой и ест кашу. Рядом на полу лежит трехцветная кошка Муся. Она не мигая смотрит на Гришу. Гриша не любит кашу, нехотя ковыряет ее и гремит ложкой по тарелке, крутит головой и вытягивает ноги. Не вкусная каша, он тянет ложку с кашей кошке:

– Муська, ешь кашу, на!

Бабушка из-под очков смотрит на Гришу.

– Мусенька, кушай кашу, она вкусная, вкусная.

– Гриша, кушай сам кашу, кошки не едят кашу, – бабушка берет ложку из рук внука и, набрав порцию, протягивает Грише.

Гриша крутит головой и начинает перебирать ногами.

– Гриша, кому сказала, если не сьешь, то не пойдем гулять.

– Муська пусть ее ест, Муська, ешь…

Кошка пристально смотрит своими желтыми глазами и машет хвостом.

– Кашу должны есть мальчики, от нее у них появляются силы. Они будут сильные и умные. И они будут нравиться красивым девочкам.

Гриша задумывается, для чего ему нужно нравиться красивым девочкам. Девочки все одинаковые и постоянно плачут. Хотя соседка Снежана с третьего этажа с черными волосами, она красивая, но взрослая, ей уже семь лет. Гриша хочет, чтобы он нравился Снежане, и он съел подряд три ложки.

– Вот молодец какой, тут чуть-чуть осталось. Давай, доедай и пойдем одеваться на улицу. Там Артем, Сережа и Витя, соберем игрушки и поиграем на площадке.

– Не хочу, они маленькие им четыре года, а Сереже вообще три, и они балуются. Но, представив как он играет со Снежаной, Гриша съедает еще три ложки. Он решил стать красивым и сильным.

– Муська толстая!

– Она не толстая, Гриша, у нее детишки скоро будут, да, Мусенька?

И бабушка погладила кошку по брюху.

– Беременная наша Муся, вот-вот уже.

– Котятки, да? Гриша представил, как играется с котятами, закрыл глаза и завертел головой. И тут ему пришла в голову мысль.

– Бабушка, а Путин хороший?

– Да бог с тобой, что ты такое говоришь? Так… давай, вставай. Одеваемся и идем на улицу гулять, а маме я скажу, что ты плохо кушаешь. Она денюжку зарабатывает на кашу, а ты не ценишь ее труд.

Мама… Гриша соскучился по маме. Мама допоздна на работе, даже в субботу работает. У мамы ипотека. Гриша не знает, что это такое, но слово похоже на злую тетку, которая забирает маму на целый день от Гриши. Она приходит под вечер, усталая и грустная, правда, когда видит Гришу, улыбается и вздыхает, что так мало уделяет ему внимания…

На Гришу надевают два свитера, толстовку с капюшоном, ватиновые штаны на лямках, резиновые сапоги с мехом внутри, стеганую куртку, шапку с бубоном, и сверху бабушка натягивает капюшон, завязав поверх этого шарф концами назад. Гриша похож на шар. Он кряхтит и тяжело дышит, скован в движениях и похож на космонавта. Бабушка его всегда так одевает, чтобы Гриша не заболел. На выходе из дома бабушка несет кулек с игрушками, а Грише вручает лопату, а в другую руку любимую пожарную машину.