Мария Косовская - Литературный оверлок. Выпуск №1 / 2020

Я стою. Смотрю на свою тень, которую я отбрасываю бледную, будто нехотя. Тень залегла на пожухлой траве. Она подсвечена бледными лучами солнца. Под пожелтевшим кустом шиповника резвится котик. Он ловит невидимую мышь, потом играет с собственным хвостом. Он черно-белый. Видит вялую бабочку, которая проснулась где-то в помещении, обманутая отоплением, вылетела на осеннюю улицу. Кот прижимается к земле, прыгает, пытается поймать бабочку, но ее мертвой грации хватает на то, чтоб легко упорхнуть. Моя тень бледная, утренняя. Утром больше всего энергии. Как у котика. Можно думать, писать, работать, резвиться. Утром можно заниматься любовью и чувствовать себя большим, красивым и молодым. К вечеру мороком, туманом затягивает окрестности и в них ты уже какой-то потрепанный, плетущийся, уставший. И только котик продолжает резвиться в траве, гоняя призрак мыши.

Утро, семь. Зарядка. Медленно выползают на улицу заспанные зэки. Я знаю каждого в лицо, меня знает каждый по имени. Играет дурацкая музыка, оглашая лес глупыми звуками. Я достаю наушники, выбираю трек, нажимаю play. Гулко лопается тишина, образованная вакуумом наушников в ушных раковинах. Пам, пам, пам -па-па-па-па-па-пам. Пам-па-па – па-па-па-пам. Железные басы проникают под кожу, выбивая из под нее крупные мурашки. Музыка – вот мой наркотик. Музыка – меняет реальность, меняет сознание, позволяя вдруг почувствовать эмоции и удивляющую бодрость. Играет выбранный трек, жесткий бит, 320 bpm, металлический лязг, глухой бас, ускорение. Звуки проникают глубоко в уши, несутся по нервным окончаниям к мозгу, настраивают его на волну.

Уличный воркаут. Холодные брусья. Холодное железо. Свет одинокой лампочки под навесом. Вокруг – серая темнота. Размяться, скинуть кофту и остаться в одной футболке в разреженном свете утра. Холодные прикосновения к металлу будят, тормошат. Мышцы постепенно разогреваются, кожа теплеет, музыка играет. Вокруг – ранние пташки, которым тоже приятно взорвать первые минуты после пробуждения движением. При каждом поднятии корпуса на брусьях становится на секунду видно светлую столовую, из окна которой доносится густой запах каши. Люди за столами едят яйца, едят манку, мажут хлеб маргарином, пью дешевый сладкий чай, просыпаются.

Восемь часов. Коричневые листья летят по ветру. Кто-то метет их самодельной метлой. Совковой лопатой собирают мокрые кучки, уносят к забору. Я тоже мету вместе со всеми. Хлясь-шшшш, хрясь-шшшш, хшшш, хшшшш, хшшшш, хшшшш…. Ветер кружит листву в легком ненавязчивом танце. Приятно вдыхать холодный аромат осени. Есть в нем что-то от гнилой сливы, от ракии, Черногории, смерти, войны. Осенняя лихорадка, осеннее обострение. Свет, как искусственный. На голубом небе желтые блики, белые просветы, а скоро, совсем скоро вся эта воздушная глыба вдруг вспыхнет снежной пушниной. Бетонные плиты дороги, так напоминающие о вертолетном поле, о взлетной полосе, о взлете и падении, усыпаны желтыми и зелеными яблоками-дичкой. Коты вальяжно гуляют по дороге. Хотела бы быть, как коты: гулять, грызть рыбу, что подадут добрые руки, нежится на коленях, и чтоб чесали за ушком. А надоело – убежал, вильнув слегка задом и хвостом.

В аквариуме в столовой жили три рыбы, три больших красивых рыбы. Я не знаю их названия, но сказала бы, что они – золотые. Ярко оранжевые с блеском. Это две. И одна блестящая белая. Сначала первая раба покончила жизнь самоубийством, выбросившись из аквариума на пол. Через несколько дней вторая якобы умерла, съев червяка. Но мы то с вами знаем, что никакая уважающая себя рыба не исполнит такого. Просто жизнь в неволе была им невыносима. Но рыбы слабые. И крысы, что первыми бегут с корабля. А мы – сильные. Чем бы нас не травили – мы выжили. Мы выживем. Мы будем радоваться жизни, ибо это главный прокачанный скилл наш – умение радоваться жизни.

Полдень. Солнце пробивается сквозь потолок туч. Плотная завеса, но лучи все равно проходят. Лезут в глаз. Заставляют щуриться. Улыбаться. Я иду и улыбаюсь. Улыбаюсь человеку, который мне приносит радость. Улыбаюсь собакам, валяющимся на асфальте. Улыбаюсь завхозу столовой, огромному детине, и хлопаю ему по руке. Улыбаюсь клейким макаронам и жидкому супу. Можно скорчить рожу, гримасу недовольства, но внутри – все равно живет улыбка и живет радость. Точно нет ничего невозможного.

Есть такая теория: Вселенная и время бесконечны, значит, любое событие неизбежно, даже невозможное. Но что такое событие? Событие ли – перестать бояться смерти? Для меня это настоящий праздник. Помню: метро, какой-то конец оранжевой ветки, и я медленно пробираюсь к центру. Вдруг, ни с того ни с сего, где-то посреди игры на планшете в нарды, накатывает страх. Я чувствую его вкус, но еще не могу взять в толк, что он такое. А когда понимаю, то моментально начинает не хватать кислорода, и на первой станции я выбегаю на перрон. Дышу. Страх смерти. Вдруг, страх того, что родители умрут. Что их не станет, и одиночеством начинают од одной мысли об этом наполняться глаза, рот, ноздри, одиночество уже вытекает из ушей и хлюпает в кроссовках. Я звоню отцу:

– Пап… пап, ты только не удивляйся, но вот я в метро, и на меня вдруг накатил страх смерти….

– А, ясно, – отвечает спокойно, – это бывает… паническая атака.

– Пап, но мне вдруг стало страшно, что вы умрете…

– Маш… Да все умрут! Не ссы…

– (Смеюсь) Спасибо, паааа! Я люблю тебя… Пока.

Теперь я вдруг поняла, что я не боюсь смерти.

Почти полная луна освещает полуразрушенную ферму призрачно, создавая световую палитру тайны. На небосводе сотни звезд. Стоит только поднять голову. Эй, смотри, сколько звезд! Ну посмотри! Как это так, лень поднимать голову? Вот видно большую медведицу… а где эта маленькая мерцающая дичь – микромедведица? Она такая яркая и такая маленькая, как рассыпанные прозрачные бусины сверкающие в лучах свечи. Мы идем по дороге из плит, то и дело попадая ногами в какую-нибудь выбоину или трещину. Подмерзшая земля стала твердой, острой. Мороз пробирается под одежду, как вор. Он ищет лазейки, маленькие тонкие щелочки между слоями ткани и пролезает: за воротник, в рукава, сковывает пальцы льдом своего дыхания. Мороз живой и всё вокруг – живое. Лес шепчет, трава хрустит, где-то воет собака. Живой воздух, живое небо, живые облака. Звезды собираются в толпы и хороводят, распевая неведомую прекрасную песнь. Бараны за тонкими стенами фермы блеют коротко и печально. Вдыхаю мороз, заполняя им ноздри, лёгкие, и чувствую себя тоже… живой.

Бывает, что не замечаешь, как летит время. Вот, кажется, только-только не верил в то, что кончилось лето, и вот минул буквально миг, а землю уже накрыла своей пуховой шалью бабка-зима. Она села на лавочке возле парадной и лузгает крупные черные семечки, собирая шелуху в морщинистую ладонь. Сидит-сидит, потом вдруг как вскинет руку, будто какая-то царевна-Лебедь, взлетит в воздух лузга, да как обернется стаей черных ворон! И закружат они над поселком, каркая и шумно хлопая крыльями.