Мария Косовская - Литературный оверлок. Выпуск №2 /2021

– Ну, понёс без колёс, – Катя слимонила рот. – Так и будешь один.

– Волнуешься за меня что ли? – и он понимающе помял ее за локоть. – Спасибо, что волнуешься. Но кому на роду написана воля вольная, тому мёд с молоком не приманка.

– Давай-ка мы её на днюху мою позовем, и чуток вас подогреем вискариком, а? Под другим соусом на дело поглядим.

– Сатья-баба Бабариха, – заключил Женя и ушел в гаджет.

Но на дне рождения Кати виски действительно закончился очень быстро и вскрыли прошлогодний мужнин самогон. Тот гнал его из яблок. Вот и этим летом старый, ещё прадедов, дом липко впитывал бражные пары.

Гостей не пришло, только семья. Беречься было некого. И Варя пила неожиданно для себя самой. Была ли тому причиной тревога за отца, которого на неделе перевели в реанимацию? Или апокалипсис по ТВ.

«Рекорд… сто восемь тысяч зараженных за день. В Индии президент публично читает мантры. Америка высылает российского посла».

Вот ещё на днях зашла лошадь деда Феди к ним на участок. Мама усмотрела в этом знак.

«И увидел я отверстое небо…»

Алкоголь размягчил Варю, и слезы маслили без повода. Стали глубже кофейные провалы, а она всё болтала о пустяках, и про отца отвечала невпопад. Была у него в армии какая-то альвеолярная чесотка, а раньше люди вообще умирали от тоски.

И когда после очередного тоста стала вспоминать школьные вечера, где были танцы и девочки с коктейлями, слезы текли уже ручьем.

– Мы так мало живём по-настоящему, безумно и дико! А ведь vita же brevis!

Ещё мокрее было, когда муж Кати играл на гитаре «Батарейку».

И Женя в злобе грыз локоть. Он ненавидел ее тепличный снобизм. Профессора дочь. Тепличная личность.

Потом она долго смотрела в телефон, пьяно поджав губы в попытке собрать текст воедино. Ей звонили, она сбрасывала. Потом взяла трубку, послушала, уронила руку.

И обратилась ко всем:

– Папа умер, – и просто взвела брови.

Женя наблюдал, как сестра и остальные шатко и валко принялись приобнимать. Всхлипы, слова. Но Варя всё теми же высокими бровями улыбалась и сама успокаивала.

– Я знала, все уже знали. Только время… И вот теперь так. Всё хорошо. Я знала.

Снова тосты слитых тонов – тоски, восторга, проклятий. Не чокаясь. Но щёки Вари высохли. Она казалась кротко радостной. Таинственно свободной. Всё теперь спуталось, и её, такую непонятную, решили оставить в стороне.

Вышли в сад, растрогали костер. Катя называла его вечным огнём – ещё в июле разобрали дедов двор и день и ночь жгли его на брёвна. Вывозить рухлядь было некому – бригады в карантин не работали. Пришлось уничтожать прямо на участке.

Детям была радость пламени, что лижет небо.

Муж Кати, человек суровый и только после изрядного крепыша охочий до слов, подошел совсем близко к огню и бил кулаками его языки:

– Сука смерть!

Пока подошвы кроссовок не потекли на горячей золе. Под мат его уволокли спать. Из дома слышалась перебранка. Катина свекровь и родня засели на кухне отпиваться чаем. Кто-то вздыхал об испорченной крови нынешнего поколения. Серчали, что алкоголь больше не приносит веселья – только истерию и нелепую злость.

А дети всё кружились окрест большого костра, куда пьяный папа навалил свежих брёвен.

Только Варя и Женя не знали, как быть. Она мотала ногой на садовых качелях, он сидел на корточках и глядел в огонь.

Сентябрьский вечер быстро темнел.

– Кажется, уже похмелье, – сказала она, – Я обычно столько не пью.

Он встал, подошел к качелям и рухнул на сиденье рядом.

– Мертвые слова, да.

– Что? – она медленно удивилась.

– Ну, все эти соболезнования. Что они тебе говорили. Это мертвечина.

Варя промолчала.

– Ты прости, – он кашлянул, – так не говорят, наверное, когда кто-то умирает. Реально умирает. Но уж как есть. Терпеть не могу эти условности – «Как поживаете? Мои соболезнования. Крепитесь». Люди, которые так говорят, мертвее, чем труп.

Он сплюнул.

– Я его любила.

– Ну да… любовь.

– Что любовь? – она перевела взгляд на него. В ночи глаза мокро горели. Мокрый огонь не был слезами – скорее, так мокрятся звезды в ясную ночь.

Молчание.

Детям крикнули, чтобы шли домой. Но они не слышали. Они возились с консервной банкой.

– Что там у них? – спросила Варя.

– Свинец.

– В банке?

– Да, плавят свинец. Это весело.

– Дети плавят свинец?

Невдалеке был завод теперь закрытый навсегда. Местные уже тягали его нутро себе на участки. Детям особенно нравились аккумуляторы со склада отработки. Вскрытие корпуса производилось кирпичом. Свинцовые сетки доставали веточками, споласкивали в луже кислоту, и лето запомнилось всем новым хобби – металл Сатурна плавится немного за триста градусов. Даже пламя храмовой свечи дает втрое больше. А банка из-под сгущёнки – идеальная плавильня.

– Им же можно отравиться, – сказала Варя безучастно.

Осеннее время распада – ягоды, хлам, злаки и атомы.

Искры летели в темное небо, где растворялись навстречу земле первые звёзды.

– При рождении человека в небе появляется новая звезда. Сколько людей, столько и звезд. А при смерти, наоборот, становится на звезду меньше. Когда все умрут, не станет и космоса.

– Слышал такое. Не выдержит критики.

Она спустила воздух сквозь зубы:

– Как я напилась!

– Или это свинцовые пары?

В жестяном колодце ртутно жижится зеркало с морщинами амальгамы. Тяжелый кисло-зимний мрак. Палец ковыряет глину, и металл сливают в яму.

– Крест! Я крест хочу! – кричит мальчик.

В бороздах грудится плавь и тут же тускнеет окалиной. Горячий крест готов.

Женя поглядел на белизну в сумраке. Розовые сполохи на её щеках стягивали тени яблонь. Она всё время удалялась от него, хотя сидела недвижно.

– Ты про любовь говорила. Ты реально веришь в это? – спросил он.

– Так подумать, – ответила Варя, – вон костер – это так и есть. Сама жизнь.

– Скорее смерть.

– Не, я не о том. Процесс. Всё вокруг – процесс. Этот костер во всём вокруг. В яблоке этом, в листьях. Вчера были зелёные, сегодня пожелтели. Ну и скажи, это те же самые листья или другие?

– Те же, кэп. А в чем вопрос-то?

Она поджала губы и чуть нахмурилась – он заметил, что идёт борьба с хмельным забвением. Было что-то важное, чего нельзя забыть – так ловят рыбу руками на мели.

– Нельзя на одну вещь дважды указать. Вот лист, а теперь это уже другой. Гниение, радиация, распад. Даже этот ваш дом – процесс. В нем вообще нет его самого. Стабильности нет, понимаешь?

– Жидкий Деслёз.

Женя всё это считал праздным трёпом. Он опять сердился. Это не девушка, думал он, а сеятель тоски! На миг из теней встал, как в детстве, силуэт в балахоне с мокро светящей костью.

– Ясень пень, всё уходит – сказал он. – В одну реку дважды не войти. Бла-бла. Это всё понятно. А любовь-то тут при чём?