Array Сборник - Как созвучны иволга и Волга!

Откровенье – крови отворенье.
Кровь суть дух, а отворяет жизнь,
ревность веры, жданности терпенья…
Отворяй! За облако держись!

Не склоняйся, как практичный ребе,
к жирным тукам, к жертвенной золе…
Дух Господень протекает в небе,
только тень от Духа на земле.

Старушка в полушалке клетчатом
пасёт козу над омутком,
чтобы пойти к шоссейке вечером
продать проезжим молоко…
Июль кудрявится над Юхотыо
цветущей шерстью росных трав;
голавлики на стрежне плюхают,
в полёте мотыльков поймав.
Любить Россию – не обязанность,
давно все отданы долги,
а неотвязная привязанность
к судьбе над зыбями реки.
Глаза слезятся не от жалости, —
от блеска трав и ветерка;
здесь с детства до нашедшей
старости веселье сладко, боль сладка…
Коза прядёт от мошек ушками,
трясёт потешно куцый хвост…
Здесь сладко манит за церквушкою
родной кладбищенский погост.

Мы стареем, дела наши плохи
Иль, точней, летаргийны уже,
Но родимые язвы эпохи
Всё растут и кровят на душе.

Вкруг не танки гремят, не тачанки,
А в цветах лимузины-такси…
Что же россыпи красной волчанки
Вширь по душам бегут на Руси?

Под свечами богатства, под рыжим
Золочёным сверканьем креста
Вширь ползёт малярийная жижа,
Как в «испанке», дрожит нищета…

Мы стареем, дела наши плохи,
И не зрит исцеления взгляд:
Злом отравленный воздух эпохи —
Пусть безвкусный, но действенный яд.

Абортарии, торжища, бомжи,
Хитроумие хищных страстей…
Но здесь – люди и где-то под кожей,
Под мясами и мозгом костей,

За повадками жертвы и зверя
Нечто слито с иной глубиной,
И – не знаю во что, но – я верю
В это всей своей жизнью земной!

Нет, не постом, а лишь трудом
дано умилостивить небо, —
я мыслю, стоя над прудом
у грозных стен Борисоглеба.

Здесь раньше был не пруд, а ров
с водою ясной, как на блюдце,
где сигизмундовых орлов
полки смогли лишь захлебнуться…

Неодолимость, монолит
работной православной веры
пусть наших внуков охранит
от златокованой химеры!

Среди вершащихся чудес
мне и святей, и интересней
не то, что Бог с креста воскрес, —
а Русь распятая воскреснет!

У древних стен весёлый торг
шумит, являет люд осанку…
А Тот, Кто дьявола отторг,
Он был и мастером рубанка.

Пойдём в твой дом, преломим хлеб,
наполним брагою бокалы,
и да горит Борисоглеб
кострами клёнов жёлто-алых!

Худой священник в грубой рясе
идёт селом и в каждый дом
заходит, от заката красен,
пугает Страшным всех судом…
– Пугай словами, нам не страшно.
Страшны живая боль да смерть,
а что в грядущем иль вчерашнем —
нам, как быку на прясле жердь.
Допустим, били… или, может,
ещё и взгреют ей бока,
сейчас другая страсть тревожит
рога поднявшего быка:
весна, и пахнет майским гоном…
И мы, к словам Судьи глухи,
с ума смываем самогоном
судьбы и помыслов грехи.
Поём в безумии весёлом,
налив стакан по самый край,
как хорошо по нищим сёлам
цветёт черёмухами май…
Солярки нет. Под жидким снегом
озимых сгибла полоса…
«Э-эх, пропада-а-ай, моя-я теле-ега,
да все четы-ыре-е колеса-а!»

Из какого, скажите мне, крошева,
Из какого, ответьте мне, месива
В нас рождаются крохи хорошего,
Чтоб плохое любовь перевесила?
Себялюбцы, дельцы, пересмешники,
Поджигатели моря и истины,
Нигилисты и гаеры-грешники,
Что же мы до святого корыстники?
Даже тот, кто, рехнувшись, по-гадскому
Сатане льёт елей поклонения,
Призывает не пламени адского
Для себя, а любви и спасения.
Смотрим под ноги, бьём в переносицы
Тех, кто топчет судьбы нашей линии,
Но поднимем глаза и возносимся
В непонятное, дальнее, синее —
В глубину, где над зорями зарева
Духу звёзды гремят, как бубенчики,
Возвращаясь из варева-марева
Всей душой, – пусть на час, – как младенчики.
Проклинаем, что подленько прожито
В каузальности зла и бессилия.
Видно, дальнее крохи хорошего
Сыплет в нас, чтоб любовь пересилила.
Загорится земля под подошвами,
Обернётся мир лающим чудищем,
Но оно не осилит в нас прошлого,
Что из звёзд осыпается будущим.

Зима – зима. Заснеженное поле
Да небеса за дымкою немой.
Белела Русь, когда по Божьей воле
Я шёл по ней. Я шёл к себе домой.

Неторопливо, думая о разном,
Я выплетал прерывистую нить.
Была судьба в её сугробах вязнуть,
Была судьба одну её любить.

И не судить. И выдохнуть плохое,
Залюбоваться ею просто так.
Узнав овраг, подёрнутый ольхою,
И тот ручей, пронзающий овраг.

Она белела – чистая страница,
Дразнила душу далью декабря,
И оттого хотелось объясниться
Немногословной песней снегиря.

Никакой вины и обиды нет,
Подошла метель, волосы до плеч.
Молча от луны выключила свет,
Позвала в постель в белую прилечь.

Спрашивала – как? Ты ли не любил…
Ты ли не страдал? Заново начнём.
Только я, чудак, слов не говорил,
Не протестовал. Словно ни при чём.

Я-то без проблем нем лежал и глух,
Даром, что родня плакала в сугроб.
Тут земля совсем под гагачий пух,
Тут метель меня выцелует в лоб.

Ночь. Уснуть бы. Не могу.
Волны камень точат,
На соседнем берегу
Тлеет костерочек.
Далеко ещё рассвет.
Не видать заката.
Ничего на свете нет.
Сгинуло куда-то.

Я-то знаю, замечал,
Что напротив есть причал,
Две деревни и лесок
Молодой наискосок,
Огороды и плетень.
Был бы свет и был бы день.

Всё. Довольно. Ухожу.
Что за колокольчик?
Остываю, не дрожу
Посредине ночи.
Ветер вдоль и поперёк,
Только мимо, мимо.
Чей там гаснет костерок?
Берег нелюдимый.

Я-то знаю, замечал,
Кто являлся, не молчал,
За поленцем, за сучком
Наклонялся не молчком.
И трава до Покрова
Все запомнила слова.