Пётр Мамонов - На плотной земле. Стихотворения

Туманы снова тени тянут
к последним листьям, но они
сопревшей грудой молча вянут
у ног иззябнувшей скамьи.

И их тяжелый мокрый ворох
хранит сырой земли печать.
Что толку в долгих разговорах.
Настало время умирать.

Переходы, мягкость линий,
обручальное кольцо.
Заперт вечер темно-синий.

Отступленья и потери,
бело-красные цветы.
Узкий луч открытой двери.

Время старое, седое
пухом в наволочках спит.
И луны лицо рябое.

Стоят дома, подошвами подъездов
примерзшие к асфальтовым краям.
На стройке указатели объезда
бренчат о чем-то жестью фонарям.

Слышу, кто-то на кухню прошел,
звякнул чашкой, тихонько вздохнул.
Ветер штору дыханием нашел
и ей на ухо что-то шепнул.

Морковные цвета Москвы
Сквозь серо-пепельные годы
Румянцем дня закруглены
В пунцово-красные погоды.

Сырая зелень смотрит вниз
И ртуть последнюю роняет;
Покорный отблескам карниз,
Изгибом солнце вспоминает.

Бульвары молча ждут людей…
Решеток очерк карандашный.
Щека блестящих площадей
Ко мне повернута. На башне

Рукою согнутой в локте,
Готовой слабо опуститься,
Застыло время на черте
И ждет, нахохлившись, как птица.

Как кошка скрючилась,
что, если б я попробовал…

Работает писатель,
все ходят и смеются, —
чего он там сидит,
глядит на мух и плачет?

Сегодня жемчуга,
сегодня капли,
и нитки длинные
пушистой пакли.
Пора готовиться к зиме.

Последние листья, как птицы,
сидят на деревьях зимой.
И небу погибшему снится,
что снова ты рядом со мной.

Отрежет ли звоном хрустальным
стекло холодов суету?
Не знаю я… По небу сталью
царапают ветви весну.

В саду пустом после дождя стояла яблоня, сгибая
Уставших веток ломкий груз…
Стояла яблоня кривая.
Далеких сосен стройный шум
на берегу большой реки
Неведом ей.
Весь день стоит в саду одна.
Глядит на куст и груду дома
И думает совсем не ново,
Привычно думает она,
Что пробежит, пройдет весна,
А после, августом спокойным,
Напрягшись телом летом знойным,
Опять плоды родит она.

Стены шершавыми сводами
кожи касаются,
ложе серых ступеней
пятки чуть холодит,
и солнечные лучи
узкими стрелками окон
зажаты
в кулак.

Пыль плетет свое кружево,
танцует меж желтых нитей,
текущих сквозь щели пальцев,
и покрывает лестницу, ложится на камень,
остывая в седых волосах
молящейся Богу
женщины.

Несколько птиц залетают
в пустые прорези окон
и, почирикав немного,
с криком несутся назад
в каменный белый город,
сочащийся темно-синим,
низким,
густым небом.

Мокрые черные липы
стоят на чуть припорошенных снегом,
зеленых газонах
и ждут, когда кончится день.

На площади пусто,
только булыжник блестит
после дождя, как живой,
и успевает заметить
спину бегущего человека.

На высокой острой башне
собираются бить часы,
но что-то не бьют,
лишь стрелка закручена в железный узор.

На железную рельсу упал
желтый лист и к железу прилип.
Вздрогнул я, будто кто-то позвал
снова слушать озябнувший скрип
черных рам на осеннем ветру,
стук дождя по холодной траве…
И я понял, что скоро умру,
если вновь не увижу во сне
свет огня, тишину твоих рук,
тяжесть яблок в уставшем саду
и озябшего дня полукруг,
и дороги прямую черту,
по которой мы шли, не спеша,
к электричке вдоль мокреньких дач.
С низкой ветки, как сокол с плеча,
полетел в облака черный грач.

На солнце «20», в море «7».
Капуста во дворах.
Крутые улочки, портвейн,
озябших крыльев взмах.

Киосков синих мятый бок,
блестит на солнце жесть.
Я пью в кафе томатный сок,
автобус ровно в «шесть».

Я выберу море, и пляж, и загар,
руки твоей холод на коже.
Обычное солнце, обычный пожар
внутри, ни на что не похожий.

Солнце упало наземь,
Дней расколов стекло.
Ломкой вчерашней грязью
Смерзлось дорог кольцо.

Листья поднялись в небо,
Льдом облаков застыв.
Запах жилья и хлеба
Стынет в руках моих.

И неподвижный город
Смотрит, как в окна, в пруд.
Ветра последний шорох
Птицы как хлеб клюют.

Заболел весь мир непониманьем,
Редкость слово, сказанное влад.
Странником, просящим подаянье,
Тянет руки в осень старый сад.

Ты прочерчена линией
в каждом утре моем.
Ожиданьем, как инеем,
покрывается дом.

Мне решила печаль сделать комнату
здесь, в лесу, посреди тишины.
Осень, хрустом желтеющим сомкнута,
настилает из листьев полы,
ветки ломкие сухость корявую
заплетают мне серой стеной,
запах неба, побеленный травами,
кроет крышу усталой рукой.

Вышел чиновник из черной машины,
Лысый, с портфелем – захлопнулась дверь.
А из далекой холмистой равнины
Мчится на шум растревоженный зверь.

Мы уснем, когда погаснет пламя,
и остынет светлый воск свечи
бледно-голубыми кружевами
на подсвечнике. Ну, а пока – молчи.

Видишь, свет еще кружится рядом,
еще ждет чего-то тишина…

Морщинами свой облик злило
Лохматое лицо залива
И тыкалось в песок.

И злости пенистая сила
Меж двух утесов билась, выла
И падала у ног.

И брызги, оседавшие с шипением
На камни, оставляли мутный след.

Темнота секрет печальный
не доверит больше мне.