Дмитрий Гавриленко - Здесь много простору… Поэзия любви

Как увижу я подснежник —
Нежный-нежный, голубой —
Я полезу сквозь валежник
Неизведанной тропой.
Я сорву его любя
И порадую тебя.
Нет подснежника, но вот
Вширь черемуха цветёт.
Как духи, душистая,
Как фонтан, искристая.
В мокром и холодном рву
Я букет тебе нарву.
Нет черёмухи, зато
Ландыш вылез на простор,
На опушке колокол
Раззвонился здорово,
Маленький, удаленький,
Только что из спаленки.
От восторга чуть живой,
Подарю тебе его.
Он уйдёт – цветет жасмин,
Сладкий, как конфетка,
Томный господин.
Вот одна, другая ветка,
И вся комната – жасмин!
А закончится цветение —
Подарю стихотворение.

Спутаны чёлка и косы,
Руки и ноги грешат,
И никакие вопросы
Нежности не устрашат.
Вижу: роскошное поле
Всё золотится зерном.
Вместе с пшеницей на воле
Общую песню поём.

Эти ёлочки, как манекены,
Без улыбки цветут и растут.
У прекрасной колючей Елены
Отобрали её красоту.
Снег сверкающий стал серпантином,
Обмишурил, шурша мишурой,
Обволакивающей тиной,
Завораживающей игрой.
Лёд подлёдный – нет ни сладострастья,
Ни тепла, ни любви – ничего.
С новым счастьем! – кто хочет его.
Я хочу только прежнего счастья.

Вот стояла изящная осень
С модной сумочкой через плечо.
Посулил до деревни подбросить
Нагловатый красавчик-мачО.
У него не машина, а песня,
Шевроле с золотистым крестом.
Триста двадцать ЛС, если честно,
Ну а честность осталась с Христом.
Осень робкая вовсе не знала:
До деревни рукою подать.
Не отделаться ей от нахала,
Шевроле превратится в кровать.
Повезёт он красу до обеда,
И до вечера, и до рассвета
По лесам неизвестно куда,
Чтобы там целовать-миловать…
Для нахала – крутая победа,
Для природы – простая беда.

Посмотрел я твоими глазами
На цветок, что цветёт на окне,
И подумал: сижу на вокзале
В неизвестной чудесной стране.
Я подумал: зачем эта вьюга,
Кто мартует сейчас за окном,
Если близкая сердцу подруга
Удивительным дышит теплом?
Поклонявшийся праздникам стольким,
Что не счесть их строжайшей судьбе,
Я желаю цветком зимостойким
Подарить яркий праздник тебе.

Осень в столице – дерзкая дева,
А не девственница-целина.
В непогоду случайно разделась
И осталась голой одна.
Осень в Москве презирает счастливых,
Уберёгших мужей от измен.
Где гармонии переливы?
Соглядатай-мобильник взамен.

В тишине не слышно тишины,
Тишина звенит лишь после грома
Или возле шумного аэродрома
В перерыв, когда кузнечики слышны.
А любовь? Она слышна всегда,
По-особенному звучно в непогоду,
В час лихой, когда притихнут города
Школьником, во рту держащим воду.

Жеребец и кобыла играли
Ясным днём посредине села
На глазах расфуфыренной крали
Разодетой… почти догола.
Жеребец был настойчив и молод,
И кобыла была молодой,
А копыто в игре – это молот,
Грудь была наковальней литой.
Их не мучили страсти-мордасти,
А учили, пройдя стороной,
Испугавшись её белой масти,
Испугавшись его вороной.
Стройной крале топорщили шорты
Распростертые бедра её.
Для кого же они распростёрты?
Утолят нетерпение чьё?
Яркой крале топорщили майку
Нестесняющиеся соски.
Для кого грудь журчит, угадай-ка?
Где исток у молочной реки?
Полуголое гибкое тело —
Для души словно громоотвод —
С любопытством украдкой глядело
Жеребцу под могучий живот.

А рога и остры, и красивы —
Небодлива, смиренна она.
Все красивые неагрессивны,
Не черны – только кожа черна.
На лугу ранним летом – раздолье:
И трава, и цветы для коров,
Словно тихий волшебник застолье
Приготовил рассветной порой.
Но, бывает, инстинкт потревожит
Здесь Рыжуху какую-нибудь,
И пастись она больше не может,
И на землю не может взглянуть.
Лишь стоит, и мычит, и мотает
Головастой своей головой.
Всё как будто о ком-то мечтает
Над росистой, над сочной травой.
Тут выходит Чернушка из тени.
На дыбы – и легла на неё,
На мечтающую средь растений,
У которой спина, как жнивьё.
Из ближайшего леса полянка,
Как ребёнок, подсмотрит тайком.
Утешительница-лесбиянка,
А пастух её кличет быком.

Я получил твоё письмо
Спокойное, чуть-чуть ревнивое,
Украшенное той тесьмой,
В которой нечто есть ленивое,
Интимное, как твой халат.
О лик, о крик воспоминания!
Тесьма украсила разлад
Травой забвения сознания
И воскрешением услад.
В чём не права и в чём права
Провидица моя, пророчица?
Молчат, как твердый знак, слова,
Пока понять их не захочется,
Расшевелить, распоясать
И раскусить построчно хитрости.
Как тигр, листок твой полосат,
Читать его – что тигра вытрясти,
Заднеязычный звук украсть.
Дотошно кровь чернил исследуя,
Опять испытываю страсть,
Как будто на свиданье еду я
И задыхаюсь опоздать.
Передо мной – подобье волоса,
За ним – лукавый легкий взгляд,
Как будто очертанья голоса
Твои ресницы шевелят.
Как перед утренней дорогою
На шпалах сумрачных стою,
Не мокрый рельс рукою трогаю,
А строчку ровную твою.

С Новым годом и та, что нежней
(Светлым, странным, суровым,
Ветхим, вечным – и все-таки новым)
Всех на свете под белым покровом
(Ельным, стельным, изрядно похмельным,
Едким в шутках и метким в словах) —
Ты возникла мазком акварельным
И пропитана духом постельным,
А его так легко целовать.

Поезд снова, как щепку, несёт
Беспокойное длинное тело,
А душе в долгий путь не хотелось —
Не душою решается всё.
Тело смотрит красотке под юбку.
Плюй, дорога, метелью в стекло;
Здесь душе и тепло, и светло,
Словно спряталась в чёрную шубку.

Предо мной – весь Арбат. Весь не старый, лишь только седой,
Он завален вещами, картинами, но не едой.
Здесь отрадно стоять да смотреть, никуда не спеша,
Эта улица – дом для души, а душа хороша,
Раскрасавица-душка, каких поискать! Не греши,
Не дыши – ведь не зря красота поселилась в тиши.
Зорко смотрит, но что упустил постовой?
Молодую любовь, отражённую на мостовой,
На булыжнике. Светится свежая надпись на нём:
Я люблю тебя, Даша, и скоро мы будем вдвоём.
Как хотел бы я так не писать – лишь подумать о Ней!
Есть ли что твердокаменней в мире и есть ли нежней?
Эту тайну двоих, многолюдный Арбат, сохрани,
Как гранит, и в погожие, и в непогожие дни.
Ты на всех языках приобрёл богатырскую стать.
Люди топчут любовь и не могут её растоптать.