Сергей Яснодум - Счастливо, товарищ… Стихи, проза

Других балуя или милуя,
предполагая алогизм,
порою искренне насилует
не очень искренняя жизнь.

И по своим законам тянется,
и не кончается теперь,
поскольку преданные пьяницы
не выставляются за дверь.

И так не хочется повеситься
и даже выпрыгнуть в окно,
пока со мною вместе бесится
в бокале терпкое вино.

* * * * *

Время я упрячу снова,
ты его схоронишь просто.
Я не стану Казановой,
ты не будешь Коза Нострой.

На ковре из мокрых листьев,
зацепив когтями икры,
мы едва услышим выстрел,
из глазищ пуская искры.

* * * * *

Напрасно сон в ночи ныряет,
плодя соцветья сладких мук,
и та, кто мне не доверяет,
кичится тяжестью заслуг.

Как водолаз, влюблённый в сушу,
и как хирург, открыв меня,
она заглядывает в душу,
впуская сыворотку дня.

* * * * *

На земные просторы
наползает луна.
На бескрайние горы
и озёра без дна.

Злополучная сваха,
замешала в одно
колокольчики страха
и тюльпанов вино.

Разрывая дорожку,
сокровенной длины,
собирайте в лукошко
серебристые сны.

* * * * *

Нету слова по-французски.
Нету слова по-английски.
Пойте, пьяные тунгуски,
где глаголят аферистки.

И, вибрируя телами,
наступавшие на пятки
пропадут за зеркалами,
помутневшими на святки.

И опять ворвётся ветер,
и опять отбросят пяльцы,
ковыряя на паркете
свои чувства, словно пальцы.

* * * * *

Есть женщины, ради которых…
Есть женщины, возле которых…
Есть женщины, мимо которых…
но нету таких, чтобы враз!

устроить могли бы заторы
на автомобильных просторах,
ныряя в атласные шторы
не завтра, а прямо сейчас.

* * * * *

Она в руках держала флейту
и, прячась за картон,
смыкала градус Фаренгейта
и полутон.

Под скрипы старой дверцы шкапа
варганила с листа,
что молью съеденная шляпа,
как её мечта.

Что килограмм румяных яблок,
сплошь из папье-маше,
её выкручивает набок
и делает «туше».

А взор разменивать понуро
на паутину чердака?
Она – заблудшая натура,
случайная пока.

Но не к сеньоре или донне,
через поля – луга,
на раскалённые ладони
ходила к ней пурга.

* * * * *

Внебрачная ночь холодна и долга,
хотя ни при чём вековые снега,
и всякого из настоящих Дега
зимою альпийские манят луга.

О как же скучает, кто рано остыл!
кто числился в списке, однако не жил,
а в небо подняться охоту отбил
орёл, клекотавший у свежих могил.

* * * * *

Года усыхают в минуты,
а также – в короткие дни,
имея черты почему-то
устроенной вдруг западни.

Я тоже куда-нибудь денусь,
глотая той жизни кусок,
где суть излагает младенец,
шалея от розовых щёк.

И верить случается поздно,
что где-то за дальней горой
для всех осыпаются звёзды,
как листья осенней порой.

* * * * *

Было время, весна наступала,
словно некогда русский солдат,
или ты – без щита и забрала,
или я – без путёвки назад.

Пусть гуляют угрюмые лица,
разгоняя бродячих собак,
по помойкам и скверам столицы
и бутылки кидают в рюкзак.

Рассуждая, что жизнь – копейка,
что не всякому быть на плаву,
пусть они занимают скамейки
или мнут молодую траву.

А весна наполняла бокалы,
верховодила в тёмных дворах,
и железной решимостью стала,
и безумством на первых порах.

Но кому бы она ни служила,
и с какой стороны не смотри,
всё любовь неразжатой пружиной
хулиганит глубо′ко внутри.

* * * * *

Ах, как дорог случай каждый!
Но, по-прежнему пьяна,
на беспечно-сонных граждан
тихо падает луна.

Не укладывай ланиты,
слушай, шорохи кругом…
Босоногие бандиты
караулят за углом.

Вот и я не скоро сникну,
если прячется во рту
нежно в сахаре брусника,
настоявшись на спирту.

* * * * *

Видно, скоро осветлится жизнь,
принимая другой оборот.
Я пойду у церковных ворот
обветшалые чувства сложить.

Только ветер проводит слегка,
разлетаются листья, шурша.
Или грешная чья-то душа
усмириться не может никак?

Та же Богом забытая Русь,
тускло медью глядят купола…
На окно из цветного стекла
я украдкой перекрещусь.

Это воздух случился такой,
из которого соткан сонет.
Ничего необычного нет.
Просто осень стегает тоской.

* * * * *

Уж если бежать, то в Канаду,
уж если бежать, то всерьёз,
где клёны роняют прохладу
и русская тайна берёз.

Где дождь музыкально дробится,
баюкая голубей,
по рыжей скользя черепице,
по красной каминной трубе.

Где в самую лютую стужу
в шезлонге привидится мне,
что был бы я всё-таки нужен
одной непутёвой стране.

* * * * *

Жизнь и стара и юна,
а снова увела
туда, где в полнолуние
разбиты зеркала,

и не пригоршня меди,
а мука во плоти —
красавица как ведьма,
а гений – еретик.

Не ваши звуки рвались
о лезвие ножа?
Безумство – это шалость
пристойных прихожан.