Сергей Яснодум - Счастливо, товарищ… Стихи, проза

Дома посерели от сырости.
А в транспорте – духота.
Холодное прямо за шиворот
стекает с чужого зонта.

И сумки, и локти, и жалобы
мешают спокойно стоять.
И снова безудержно боязно
за стены свои опоздать.

А все красивые девушки,
согласно такой судьбе,
выходят до той остановки,
где нужно выйти тебе.

Но солнце явится завтра,
и лишнюю влагу – долой!
И вдруг ты плюнешь на право
остаться самим собой.

Сентябрь. Утихает лето.
И словно не было в долгу,
на чистом небе солнце метит
довольно низкую дугу.

Отлично проспанные зори.
А после восхвалять богов
за то, что ниспадает к морю
дорога в несколько шагов.

Ещё не ставшее привычкой,
и потому вошло сполна
такое счастье: аритмично
на берег просится волна.

И трудно расстаться,
и трудно расставить
ушедшее
ровно, по полкам и в ряд.
И мечется,
вдруг натыкаясь на ставни,
уже изумленно-растерянный взгляд.

Пускай говорят про идейную свежесть,
что смена пришла или только в пути.
А вновь раздаётся: «Простите, а где же…»
И снова кого-то придётся простить.

Я вычитал где-то, что слово летуче.
И всё-таки
я не сумею смолчать.
Спасибо за ум и за честность —
за лучшее,
не позволяющее
одичать.

* * * * *

Я видел плохое с глазами любимых.
Я больше не верю плохому с глазами…
Бывало, смеялись,
бывало, грубили,
бывало, скользящие путы вязали.

Обрывки стихов появлялись нежданно,
и, самое главное, не исчезали.
Живому живая была благодарность
за то, что скользящие путы вязали.

Оттуда, где бесятся долгие вьюги,
следы заметая и мёртвое множа,
бывало и так: приходили подруги.
Одна приходила,
другая – быть может…

* * * * *

Между прочим, луна – добровольный страж.
Стерегущая бдительно сон-тишь,
почему-то стекает в мою блажь,
отражаясь в железных горбах крыш.

Приходи, если путь объясняешь легко,
если путь не короче возможной строки,
приходи.
Буду счастлив твоим кивком
и поцелуем твоей руки.

* * * * *

Жёсткие стулья у каждой стены.
Плотные шторы прямы и темны.
Потусторонне звучат голоса.
Где-то пробило ещё полчаса.

Душно, да лучшего воздуха нет!
Огненной рысью крадётся рассвет,
жаркие губы, любовью маня —
это ли память, обуза моя?!

Синие губы стирают слова.
Синие губы нельзя целовать.
Тёплую водку допью «из горла′».
Кто же виновен, что ты умерла…

* * * * *

Отчизна моя встрепенувшейся птицей
расправила крылья на пламя заката.
Перо над зеркальной водою кружится,
Над телом истерзанного плаката.

Любимая, где ж за тобою угнаться?
В душевных порывах – воинственный ветер,
глубокая ночь и начало прострации,
путь на звезду, что прохладен и светел.

Ты плавно встаёшь и уносишь обиду.
Ты резко встаёшь, не желая мириться.
Ты напоминаешь рассерженным видом
Отчизну мою, встрепенувшейся птицей…

* * * * *

Моя случайная подруга,
пока дарующая мне
и тело, нежно и упруго,
и слово, верное вполне,

кому оказываешь милость,
целуя огненный букет?
Моя уже определилась
печать таланта на руке?

И, может быть, высоко место
ты предоставить мне должна,
слепая, зрячая невеста,
еженедельная жена.

Я окунусь, ещё не пьяный,
с твоим сознаньем – налегке —
в гнусавый голос ресторана
на европейском языке.

Ноль километров пути.
Слушай, не надо юлить!
По Сальвадору Дали
сны до пчелы сократи.