Юрий Каплунов - Шуга

Вдоль берегов идёт шуга.
Вдоль берегов идём и мы.
И это значит – два шага
Земле осталось до зимы.
Зима найдёт нас поутру
И встретит будто невзначай,
Присядет к нашему костру,
А мы заварим крепкий чай.
И не оглянемся уже,
Всё лету прошлому простив,
На этом снежном рубеже
В себе рубеж переступив.
А по берёзовым листам
Ударят заморозки влёт.
Потом настанет ледостав,
Настынет в заберегах лёд.
И так нам жить: любить снега
И не просить тепла взаймы.
Шуга идёт, и два шага
Земле осталось до зимы.

Уже изобретён велосипед.
Уже приобретён в универмаге.
Со странным чувством страха и отваги
В седло садится мальчик. И вослед
Ему кричат товарищи: «Крути,
Крути!..» Но солнце путается в спицах,
А руль никак не выберет пути –
И мальчик падает. И вновь садится!
Из-под веснушек – и беда, и боль.
Друзья, орите вслед ему, орите!
Нас только скорость держит на орбите,
Крути педали, маленький, изволь.
Крути, крути, – пусть наслезит глаза
Шершавый ветер. Важно – скорость выжать,
И ритм принять, и всей душою выжить.
Крути, не нажимай на тормоза!

Мы шли сквозь лес. Работы полевые
До блеска раскатали колею.
У леса и у поля на краю
Я ощутил вкус времени впервые.

И замер – будто с книгою в руке,
И прочитал, раскрыв на серединке:
К земле снижались быстрые снежинки,
Светился мокрый лист на сапоге.

Спешил октябрь заполонить пространство.
Студент-подросток в куртке до колен,
Я уловил простое постоянство
В круговращенье этих перемен.

Был тот же день – но явственней и шире,
И было трудно осознать вполне,
Что в этом повторяющемся мире
Уж никогда не повториться мне!

Шли обнажённым полем. Из-под ног
Катились клубни бело-голубые.
Железно-кислый, на губах, впервые, –
Вкус времени был внятен и жесток…

Математик дедушка Сокольский:
– С вами мы ровесники, – сказал.
И, хотя вопрос довольно скользкий,
Очень быстро это доказал.

Непростую объясняя тему,
Может, претендуя на почин,
Жизнь свою и нашу свёл в систему
Бесконечно малых величин.

Выстроил каракулей цепочку,
А когда расчёты завершил,
Знак «равно» поставил, после – точку, –
Так, что мел в кусочки раскрошил.

Говорил он: – Юноши, поверьте! –
И в его глазах смеялся бес.
Вышло: мы равны до самой смерти
В высшей математике чудес.

По-его и вышло, как ни странно.
Как ни странно, так тому и быть.
Повторял Сокольский неустанно:
– Надо математику любить!

Поднимал он палец, как указку.
Вот такие, стало быть, дела:
Мы тогда решили – это сказка.
Это только присказка была.

Не акварелью и не маслом –
Мальчишка кровью холст измазал.
С мольберта, обретая тело,
Девчонка грустная смотрела.

Был холст – как хрупкое растение,
И был мальчишка этот мал,
Стояли сверстники растерянно,
Он сам растерянный стоял.

О, страстность тяги к начинанию,
Исканий вечная стезя.
Был этот холст таким нечаянным,
Таким, что искренней нельзя!

Руководитель изостудии
Мазилу ласково журил.
Со стен великие, как судьи,
Портретно сгрудились в жюри.

Теряю суть, как высоту.
Теряю пульс авиалиний,
Рву воротник и аварийно
Катапультируюсь в весну!

И не кощунствую, не каюсь,
И с сигаретою в руке –
Осипшим сердцем прикасаюсь
К вечерней уличной реке.

Струится музыка транзисторов
Сквозь гаснущие голоса.
И воспалённо, и пронзительно
Текут троллейбусов глаза.

И снова в ясность мира верю я…
Но, прозвонив начало дня,
В пружину втиснутое время
Назавтра выстрелит в меня…

Я понимаю, я понимаю,
Не бесконечна моя прямая.
Аэродромы не принимают.
Я понимаю, я понимаю.
Меня налогами облагает
Земля,
закрытая облаками…
Налог за крылья. Налог за юность.
За снег в берёзах. За дождь в июне.
Лицо пылает, как от пощёчин,
А я не пла́чу, плачу́ по счёту!
За пожеланье попутных ветров.
За ожиданье моих приветов.
За верность песням, что петы стоя.
Плачу отчаянно
высотою…
И понимаю: ведь я не птица,
Вдруг недостанет, чем расплатиться?

Ещё не выяснились сроки.
Полупрозрачные леса
Спросонья всасывали соки,
Вникали в птичьи голоса.

Ещё держался снег вчерашний,
Овражной глубью взятый в плен.
Дождь начался: апрельский, зряшный
Для этих робких перемен.

Он шёл весь день, всё ждал с ответом,
Темнел, от нетерпенья злой,
И к вечеру запахло летом –
Травой и чёрною землёй.

Томилась в нём взрывная сила
Той плотности и чистоты,
Что на глазах переходила
В берёз зелёные листы.

Асфальт уже сухой. Но сочен –
Дразня полдневный полузной –
Прикатанный повдоль обочин
Остаток грязно-ледяной.

Полно оттаявшего сора.
И на внезапный проблеск трав
Ярится пёс из-за забора,
На лапы задние привстав.

У автостанции – скамейка,
Весной на ней во все года
Подростков гомонит семейка,
Не отъезжая никуда.

Весёлый день – как новый глобус,
По большей части голубой.
И подбегающий автобус
Оранжевее, чем зимой.

Пора снимать с гвоздей велосипед,
Пора из полутёмных коридоров
Его, шального, вывести на свет,
На лестнице придерживая норов;
Неповторимый замышляя путь,
Неистово орудуя насосом,
Весенний воздух в камеры вдохнуть,
Придирчиво притронуться к колёсам –
И долгих дней разматывая нить,
Привет прощальный посылая снегу,
Толкнуть педаль, вскочить в седло с разбегу,
К рулю пригнуться и звонить, звонить!..

Под невысокою горою,
У речки на краю полей
Средь трёх столетних тополей
Черёмуха цветёт весною.