Олег Синельник - Проперчение кармы по методу доктора Шмурденко

Беги рысцою, страус,
от эдакой игры,
а как примчишь на хаус,
скорей найди багры.

В стране багровотучей
без них не проживёшь,
как модница без Gucci,
как без солдата вошь.

Умелыми руками
унылые качки
орудуют баграми
и тучки рвут в клочки,
дабы дойти до точки
циклических синкоп,
за коей всяк синоптик
в итоге – сивый жлоб
и тырит всё, что плохо
на плоскости лежит.

Но меч Фемиды лоха
карает, не дрожит
и сразу рубит руки,
чтоб неповадно впредь,
чтоб нечем было брюки
на тулово надеть.

До новых преступлений
их руки не дойдут.
И грамоты почётной
не вручит рукоблуд,
не выйдет в руководство
и руку не пожмёт,
ручное производство
не сдюжит, сукин кот.

И даже похмелиться
уж будет не с руки.
Рукоплескать по лицам
уж руки коротки.

Не шлёпнут, не приручат
и не прижмут к ногтю…
В стране багровотучей
все молятся дождю.

Коль зацепить отважно
за облако багор,
тогда польёт на граждан
агдам или кагор,
а то и оба сразу
божественной росой.

Но чу! Похоже, разум
за ум заходит мой —
он нынче потрудился
и очень хочет спать,
чтоб в царствии Морфея
чудовищам вещать
о тщетности усилий
и вечности основ.
А тем, кто всё осилил —
сугубых вещих снов!

* * *

Куда бреду я? К Бредюку,
апологету сала.
Бредюк-то на своём веку
его ваял немало.

Точней, конечно, не ваял,
а очень живо писывал.
Настолько, что любой амбал
то сало бы уписывал
за обе пухлые щеки,
съедая с аппетитом
в три горла наперегонки,
без вящей волокиты.

Молчи, напыщенный индюк,
чей рот-дезинформатор
мечтает молвить, мол, Бредюк —
лишь салоимитатор.

Бредюк то сало рисовал
в различных ипостасях.
На свой девятый саловал
он тьму белил искрасил,
лелея сало на холсте,
как Ирод Саломею,
как Лот девицу на уде,
как Тору фарисеи.

Он сало сольное совал
в этюды и портреты.
Он сало славно воспевал,
подобно мусагету,
что салословия хвалы
возносит Салобогу.

Пускай девятые валы
приводят к эпилогу,
доеден жизни бутерброд
и низведён до крошек,
и салом вниз не упадёт,
добычей ставши кошек.

Но и тогда споёт Бредюк
свою осанну салу,
коль будет с горочки в каюк
нестись житухи слалом.

А мы помянем Бредюка
незлым и тихим словом.
Он – салописец на века!
Назло стадам суровым
заплывших жиром (за буйки)
коллег-нонконформистов
пусть расцветают бредюки,
чей смалец чист и истов!

* * *

Однажды ровно в полночь на 12-й этаж
поднялся я, как вор, что совершил 12 краж.
12 раз я тихо, осторожно позвонил.
12-й квартиры дверь никто мне не открыл.

Я бил ногами дверь 12 долгих минут.
Тут вижу: вверх по лестнице хозяева идут.
Они мне говорят:
– Как хорошо, что ты зашёл!
Как раз по телевизору любимый твой футбол.

А я футбол терпеть не мог с 12-ти лет.
От глупой беготни блевать охота в туалет.
Но я решил хозяевам той ночью угодить.
Они мне говорят:
– Входи скорей и будем пить!

12 литров пива – это всё, что есть.
И на закуску каждому лещей и щук по 6.
Сидим, жуём лещей и в телевизор глядим.
А на экране диктор – бледен и недвижим.

И тихо молвил диктор, что известен везде —
Двенадцатинатолий Бей-ага-оглы-заде:
– Почтеннейшие зрители огромной страны!
Уверен: как и я, вы все в футбол влюблены.
Но, чем смотреть на эту перекатную голь,
я сразу сообщу: продули мы 12:0.

Печально опустил свою он руку в карман,
достал какой-то кольт, а может даже наган.
И в лоб себе стрелял он (я считал) 12 раз.
Ни разу не попал, зато экран – погас.

Я выскочил за дверь и, не прощаясь, ушёл,
по-прежнему свирепо ненавидя футбол.
Прошло 12 лет, да только шок не прошёл —
в 12 раз сильней я ненавижу футбол.

12-ти котам 12 дюжин лет под хвост —
и грянет по миру Футболохолокост.
12 веков пронесутся, как сон —
угаснет прощальный Футболармагеддон,
в потопе пивном сгинут расы людей
и расцветёт эра щук и лещей.

* * *

Я по свету немало хаживал
и по тьме я изрядно шлялся.
Алко-хаджем по барам браживал,
сизым облаком в клубах являлся.

От пурги и от йоги ёжился.
Раздавал трандюлей бесплатно.
На чужом горбу не кукожился
да и свой пропил безвозвратно.

Доводилось расход приходовать,
обезличивать тити-мити.
Если весь архив обнародовать,
содрогнётся Чернигов-сити.

В городке с радиацией аховой
собирали мы пепел фениксов
с обаяшкою Дашкой Малаховой,
сомельяшкой английских пенисов.

В городке с радиацией аховой
из руин воскрешали павших
мы с сисястой Аришкой Маховой,
аниматоршей возбухавших.

Колесил по шальным околицам,
где загажено напрочь чисто,
где дублёный асфальт не мозолится
пешим шарканьем некро-туристов.

Побродил родными пенатами,
повидал я кругом такого,
что мне не о чем с вами, пернатыми,
лить в порожнее из пустого.

И с такими, как я, вездеходами
пил за нас, за небезуродов.
И подземными переходами
тихо шествовал крестным ходом.

Раз в Литве, у местечка Салакас,
проводил мастер-класс по у-шу
тайной школы «сикося-накось».
А к чему я всё это пишу —

а к тому, что пора настала
и сегодня назначен в гости
там, где раньше нога не ступала,
загулявшая в творческом росте.

Это дом, где в морозы злые
не шатаются шатуны.
Если ходят сюда чужие,
то всегда под себя, в штаны.

Чем приветит начальник стражи,
не прозреть мне без понта всуе.
Ни прознать, ни представить даже
интуиция не рискует.

Понадеясь, как встарь, на чудо,
я войду, сторонясь зеркал.
Пусть глазеют углы отовсюду
и по-детски претит овал.

Пусть у стен прорастают уши
и рентгеновые глаза
облучают нам злобой души.
Будь, что будет. Я всё сказал.

* * *