Марк Аксенов - До и после. Стихи и песни

А мальчик не понял, что это такое,
Но вскоре отведал то слово на вкус,
А позднее лето цвело над Москвою,
Вобравшей в себя весь огромный Союз.

Российские степи, вершины Кавказа,
Пески Кара-Кума, отроги Карпат
Как будто собрались тут вместе и сразу
На дружбы народов великий парад.

И все это в память проникло без спроса,
И живы доныне в седой голове
Туманность мангалов, созвездия флоксов
В далёкой галлактике ВэСэХаВе.

*До 1959 г. ВДНХ называлась ВСХВ —
Всесоюзная сельскохозяйственная
выставка.

Ведь недаром же ты, Россия,
Третьим Римом Москву назвала —
Мягким светом легла Византия
На иконы и купола.
Тайным шагом вошла в коридоры,
Где с царём патриарх, не спеша,
Век за веком ведут разговоры
И судьбу поколений вершат.

Небо лиственным орнаментом украсив,
Выше кленов, выше туи молодой,
Крону пышную раскинул стройный ясень
Над оградою усадьбы родовой.

А за этою чугунною оградой
Белой башенкой увенчан барский дом.
Львы над лестницей и стройные наяды,
Говорят, стояли раньше над прудом.

Над водой чугунный мостик изгибался,
От него вела аллея прямо в сад.
Высох пруд и сад заглох, лишь дом остался
Под охраной львов и гипсовых наяд.

Как узнать теперь, какие помнят виды
Их глаза с пустыми ямками зрачков?
И какие видят сны кариатиды,
На террасе подпирающие кров?

Я этот день сегодняшний прожил —
И в этом нет малейшего сомнения —
Совсем не понапрасну и не зря!
Сегодня я, друзья, поговорил
С живым свидетелем правления
Из рода Рюриков последнего царя!

С живым свидетелем! Не с храмом, не с дворцом!
Я говорил, а он спокойно слушал.
Уверен я вполне – имеет уши
Всё, что когда-то создано творцом!

Я скромный свой привет передавал
Ему, как мог, и сердцем, и словами.
А он своими мощными руками
Тянулся ввысь и жизнь благословлял.

И мне при том, как будто говорил:
«Всё чепуха! Какие наши годы!
Промчались мимо войны и невзгоды,
Чума, холера, голод, недороды.
Вот мне четыре сотни тридцать три,

А приходи-ка ты, мой друг, весной
Сюда, на эту самую аллею.
Увидишь, я, как прежде, зеленею
И расцветаю, словно молодой!»

Его послушал я ещё минуты две.
Но был мороз, и я ушел. Пусть это грубо,
Но так не хочется «дать дуба» возле дуба,
Пусть даже и старейшего в Москве.

А что фонарь? Ему до фонаря,
Что лиственница ласковой рукою
Его обнять пытается порою.
Он всё ворчит – «Стараетесь вы зря!

Вы приняли за дерево меня.
Но это лишь досадная ошибка.
А то, что посчитали вы улыбкой —
Лишь бледный свет вечернего огня,
Горящего во мне по вечерам.
Но он, увы, не вам лишь предназначен,
Бюджетом городским с лихвой оплачен,
Он светит всем, кто ходит в гости к нам.»

«Прошу меня простить, железный друг, —
Шептала лиственница удивленно —
Что я, пытаясь прикоснуться к клёну,
Своею веткой вас задела вдруг!»

А что же клён? Он равноудалён
От лиственницы, бархатно-зелёной
И фонаря, что между ней и клёном
И ни в кого из них он не влюблён.

Как благодарен я судьбе своей
За все её кредиты и подарки,
За долгие прогулки в старом парке
И отдых на скамье среди аллей,

За то, что я душою не ослеп,
Что муза посещает временами,
Что разговор деревьев с фонарями,
Мне до сих пор понятнее, чем рэп.

Звуки за окнами – «вжик», да «вжик»,
Как информация о снегопаде.
Чистит дорожки дворник-таджик
В огненно-рыжем своём наряде.

Затемно чистит, пока ещё спят
Жители коренные,
Спят их машины, вставшие в ряд,
Спят их дома большие.

В снежной постели город лежит,
Крепок и хлебосолен.
Тихо вокруг, и дворник Фарид
Жизнью своей доволен.

Но дети его подрастут и пойдут,
Каждый дорогой своею:
Дочери – замуж, сын – в институт.
Дети отцов умнее.

Этому длиться из века в век,
Нам же в догадках теряться —
Кто в городах будет чистить снег
Скажем так, лет через двадцать?

Наш человек от лопаты отвык,
Да ведь и я не пойду в кочегарку.
Чистой дорожке, что вымел таджик,
Радуюсь, как подарку.

Этот район назывался «Чикаго».
Видимо, тот ещё был район.
Чёрный барак двухэтажный, общага,
Мат трёхэтажный со всех сторон.

Оно и понятно, с далёких окраин
Сюда по лимиту съезжался народ.
По Конституции – главный хозяин,
По жизни, как правило, пьющий сброд.

Барак двухэтажный в прошлом остался,
Но жив и здоров трёхэтажный мат,
Который из уст алкашей перебрался
В нежные губы юных девчат.

Вот здесь в отставке, чуть ли не в опале
Граф Пётр Панин старость коротал.
Пруды, быть может, так же отражали
Мосты, беседки, всё, что создавал
Известный зодчий, следуя примерам,
Которым надлежало подражать.
Но не Версаль, не Шлоссбург, а Бендеры
Он призван был в проекте воссоздать.

За взятие турецкой неприступной
Фортеции на берегу Днестра
Хозяин замка – полководец крупный,
Был награждён. Но милостей двора

Он, как ни странно, так и не дождался,
О чём всегда с обидой говорил,
Болтал на всех углах и доболтался —
В негласную опалу угодил.

Так в ней бы и почил, когда бы снова
Страна не оказалась на краю.
Граф был направлен против Пугачёва
И вновь исполнил миссию свою.

Прошли века, остались те же виды
На мост и пруд, на честь и на страну,
На то, как должно забывать обиды,
Когда судьба Отчизны на кону.

Пишу стихи на злобу дня,
Не каждый день, но часто всё же.
За что друзья корят меня —
Мол, для поэзии не гоже

Брать за основу репортаж,
О том, что происходит в мире,
Мол, полемический кураж
Всегда вредит свободной лире.

Готов ответить хоть сейчас.
Коль мы свободны в самом деле,
Кто упрекнуть посмеет нас
За то, что мы писать посмели

Не о любви и о мечтах,
Не о природе и погоде,
А о каких-то там вещах,
Совсем не поэтичных вроде?