Максим Пешкин - Потоки

иду между хижин,
не знающих холода;

небо, проходя через решето,
падает снегом на землю;

снежинки падают к ногам моим —
почувствую себя императором;

прикажу этому ленивому народу
принять форму шара;

не буду спать сегодня —
нужно проводить зиму;

снег был её последним подарком —
сказать ли спасибо?

вдалеке – огни моей деревни;
уподобились неизвестному созвездию;

так земля повторяет небо,
которое смеётся над её попытками.

выглядывающая из туч луна —
циклоп что пришёл по мою душу
будет снова просить
рассказать сказку о том
что творится во мне
и как это связано с миром что меня окружил
словно крикливые псы – лисицу
да я и сам того не знаю
три часа ночи – край ночи
если не следить за временем —
оно непременно обманет
урчащий желудок скорее подпевает мне
чем жалуется на пустоту
потерпи дружище
завтра будет новый хлеб

в календарь как будто для разнообразия
ввели март и мир за окном трепещет
то ли как женщина
предвкушающая любовь
то ли как эпилептик
который вот-вот проглотит язык

на границе вечера и ночи
на границе детской площадки
и античных развалин
я встретил своё внутреннее дитя
«что это за место»
спросил я
«это рай. как ты оказался здесь?»
«должно быть, я ошибся дверью»
—
нулём оказался
спасательный круг
жизнь продолжается

лёд на асфальте
лёд цвета расплавленного олова
солнце которое этой зимой
висит особенно высоко в небе
похоже на самоубийцу
забравшегося на высокую башню
и никак не решающегося прыгнуть вниз
пишу к Вам из другого тела
ребёнок который рождается всю жизнь
ни умереть
ни уснуть
ни прожить

мир когда-то был чёрно-белым
по чёрно-белой земле
текли чёрно-белые реки
по чёрно-белым улицам
ходили чёрно-белые люди
чёрно-белые коты
тёрлись об их ноги
но стоило выпасть снегу
и чёрно-белый мир становился с ног на голову
чёрно-белый мир становился бело-чёрным
два чёрно-белых дня
третий – бело-чёрный
три дня наполненные чёрно-белыми фильмами
и чёрно-белым отчаянием —
отчаянием самого лучшего цвета

идти по воскресным улицам
словно по чёрно-белым фильмам Годара
всё так знакомо и так незнакомо
жить так словно через полтора часа
на экране появится надпись
FIN

один цикл вечного труда Сизифа
сумасшедший Сизиф позабытый богами
толкает глыбу на вершину горы
и думая что боги всё ещё следят за ним
своими же руками пускает глыбу
вниз с горы и глядя ей вслед
истерически смеётся
я был Сизифом
он счастлив когда камень катится вниз

глаза пригодные лишь для взгляда
уши которые только слушают
рот который молчит
руки которые не находят себе места

быть мне вороной чёрной
на крыше Лувра
экзистенциально чёрно-белого Парижа
Годара

…словно не ты определяешь
движения тени
а она твои

завтра у спасителя
выходной а это значит
что сейчас он в стельку пьян
и не придёт тебе на помощь

густые времена в которых день
тянется как два а месяц кажется днём
уехать и не вернуться
уезжать из всех мест и не возвращаться
и в итоге умереть
«я хочу стать бессмертным
а затем умереть»
смерть – столкновение двух вселенных
в точке пространства что человеком зовётся
смерть – столкновение двух вселенных
а не обычное затмение как это может показаться
смерть – это холодная октябрьская ночь
это полное звёзд небо
смерть – это человек лежащий в траве
под этим небом которое
словно мешок что надевают похищенному на голову
смерть это когда ты больше не можешь писать стихов
смерть это доспехи которые нельзя снять
уезжать и не возвращаться
это жизнь

Побыть одному в темноте,
послушать, как ветер не может тебя схватить
и беспомощно топает ногами, —
пожалуй, это хорошая профилактика неврозов
и нервных срывов
Здесь, в темноте, мне не нужны ритм и рифма,
и у меня есть на то оправдание —
ведь я кажусь себе художником
и зеркалом, отражающим то, что вижу,
и, как ты понимаешь,
вижу я здесь лишь бесформенное месиво,
которое существует, пожалуй, с начала времен
я сам себе битник —
единственный, которого я знаю в лицо и лично,
в моей ночи тепло и безопасно,
здесь можно быть чем-то большим,
чем ты есть

Я зачем-то лежу на полу,
представляя, что паркет это трава,
а я – грустная обезьяна на глазах
у равнодушных зевак
вот я на площади с фонтаном —
и я рассыпаюсь брызгами его воды —
грязной от тел человеческих —
и одна из толп подметает меня в трамвай
в гостинице со стенами
из заплесневелого дырявого сыра
я вдруг понимаю, что стихи
лишь куча слов, с которыми
не жалко расстаться,
все остальные – слова, которые никому не нужны —
и ветер слабоумно бьётся о кирпичи ночи напролет

я никого здесь не знаю,
как не знал никого и там,
поэтому все чаще предложения
начинаются с «я» —
«я» бросаю ведра в пустой колодец
и достаю оттуда кости и куски старых газет,
пока мимо на велосипедах
в длинных юбках
проезжают девушки,
похожие на девушек —
на черных пустотах окон лежат красные ставни,
вечернее небо тоже краснеет,
как будто индеец снимает кожу с лысой головы
бледнолицего,
Господь помилуй их обоих

Буковски, кажется, сказал,
что в нищих районах
всегда слышна соседская музыка,
и с ним тут не поспоришь
не только потому, что он мертв,
dont try
по вечерам я слышу
всю нищету этих мест,
всю бедность духом и деньгами,
но все это вселяет странную надежду
и веру в то, что где-то существует такое же
отребье поэтической природы,
которое могло бы меня понять —
и кажется, что где-то по левую руку от дел насущных
течет желеобразно временной поток,
в котором обитают запертые души,
сместившие во времени себя,
за что и были биты уродством дней

вид уличного дерьма по утру
убивает надежду тихой сапой —
по улицам ползет безликий слизень,
в толпе которого – ни одного поэта —
каким-то странным зрением
обратной стороны луны зрачков
я вижу, как черствеет молодость —