Ника Январёва - P.S.: порядок слов

Ей сорок девять не исполнилось
И пятьдесят.
Сильна, здорова и вынослива,
Но в хлам – душа.

Все мытарства и испытания —
Кто б поддержал!
Среди завистников и Каинов,
Кривых зеркал.

Душа – творить! И в созидании
Легко парить!
На шее быт колодой каменной —
Собой не быть.

Елабуга язвит и пучится —
Не до поэм.
Она случайная попутчица —
Янтарь зачем?

Посудомойкою быть просится —
Но это край!
Тот камер-юнкер в мыслях носится…
Его-то – царь.

Унизить, смыть, развеять по ветру —
Гордыню сбить?
За право быть потом Мариною.
В гробу не быть.

Могила, кладбище – всё в лирике
Тех юных лет,
Когда порывы и романтика,
Безбрежность бед.

Всех обошла, восстав рябиною
И янтарём.
И августов предночий длинами,
И сентябрём.

Август воспела
С яблоком спелым,
С нравом имперским,
С сумраком дерзким.

Август бессмелый
Довёл до предела.
Горькой до срока
Рябина созрела.

Елабуга ела свои буги-вуги,
Встречая бежавших от страшной войны.
И видели жители только недуги:
Что рыбу купила, а сделать – увы.

Германия – мама, романтика, Рильке —
Предавшая Шиллера и Лорелей,
На тело Европы нацеливши вилку,
Кошмаром сознанье обрушила ей.

Двадцатые страшные – голод, разруха.
Но молодость, Аля, надежда, друзья.
Порывы и взлёты мятежного духа.
Но стойкость и вера, что так жить нельзя.

Но строчки неслись, хоть бумага и рдела.
Свободная мыслью, творила, дыша.
В советской России дышать не сумела.
Здесь страшно довериться карандашам.

Родимые сгинули в лапах системы.
А сын – кто она – не успел осознать.
Вокруг перед нею – бетонные стены,
Заткнутые уши, глухая душа.

На выдохе лета, не пачкая осень,
В чужой бедной хате случайный жилец,
Марина Цветаева милости просит —
Креста и распятья – у щедрых небес.

P.S.: Сейчас я вдруг тебя расшифровала:
«МЦ» – Марина, мученица ты!

Гроза и ливень, снег не стаял.
Десятое. Идёт апрель.
Штормит неистово местами.
И кто-то сесть готов на мель.

Отчаянно кидаясь в волны
Бурляще дышащей воды,
Вершат машины труд упорный,
Как им велят виски и лбы.

Сдаются зонтики напору,
До нитки все, кто не успел.
Дрожит отмытый небом город,
Как в ванну сунутый пострел.

В меня прилетают какие-то строчки.
А хочется супа, куриного супа!
Не мучайте душу, заснувшую ночью.
Не дайте увидеть ущербности в лупу.

Наши странные девочки,
Наши странные мальчики
Заблудились во времени,
Словно в тёмном чуланчике.

Чем душа наполняется?
И чего же им хочется?
Что в них жжётся, ломается?
А наружу не просится.

Отчего лица тусклые
И заточены скулы?
Отчего спины юные
Непременно сутулы?

Блажь и благо – свободны ли?
Тяжким бытом гнушаются.
Что-то лишнее поняли?
Жить совсем не стараются.

Глубоко запавшими очами
Смотрит сумрак в зеркало моё.
С ним уже о многом промолчали,
Не копая грязное бельё.

В середине апреля был ливень с грозой.
Вжались ёлки в аллеи, вступившие в бой
С бесноватой стихией, стегавшей взашей
Потерявших и имя, и облик людей.

Просто дали им подвиг на этот момент,
Чтоб себя испытать: крепок духом иль нет.
Чтобы страх победить за ранимую плоть,
Прояснить: сколько может он ересь молоть,

Понарошку играть в пошатнувшийся мир,
Виртуал победить, обрести сувенир:
Редкий кадр на смартфон – как плескался в волнах,
Что на площади бились в жестокий размах.

Не засоряй моё пространство гулкой бранью,
Не сей сорняк средь зреющих хлебов.
Потряхивай не здесь своей лоханью.
Не двигай стрелки дремлющих часов.

Не режь гармонию и яркие полоски
Не засыпай из пыльного мешка.
Не чавкай в ухо, сглатывая клёцки.
Не тронь узлов чужого кушака.

Только недавно задумалась: дети войны —
Мать и отец, рождены были в сорок четвёртом.
Крови боялась бабуля, и роль медсестры
Ей не пришлось примерять и уснуть беспробудно.

Дед был начальник каких-то железных дорог.
На полустанке трудилась бабуля в столовой.
Старше он был и по виду солидный, суровый.
Что-то заставило вспыхнуть меж них огонёк.

А до войны слал ей письма один паренёк.
Долго дружили и часто ходили на танцы.
Курс был военный окончен – и Дальний Восток.
«Вызов пришлю – ты приедешь со мною остаться?»

Немцы, японцы вмешались в большие дела.
Судьбы и страны кромсались кроваво и лихо.
Сына бабуля – отца мне – на свет родила.
Золотниковская Пустынь – ужели там тихо?

Правда, составы военные были кругом.
Сколько отважных – на фронт, и калечных – обратно.
Три километра бежала с медичкой в роддом.
Лесом и полем, июлем своим безоглядным.

Жили семьёю недолго – направлен в Москву
Был Николай – и изволь подчиниться приказу.
«С сыном тебя я, конечно, с собою возьму!»
Только согласна она не бывала ни разу.

Чем ей столица, скажите, совсем не мила?
Там и сестра, и замужество, пайки, квартира.
Может, страшна была близость к вершителям мира?
Или раскрыли клеймо Михаила-отца – что кулак?

Сколько сидел, я не знаю, за сад и корову —
Семеро деток, никак без хозяйства нельзя.
Лживый донос этих подленьких выскочек новых.
Все голодранцы-лентяи – и власть, и друзья.

Как получилось потом, что валила деревья?
Лесоповал – не работа для женщин с детьми.