Антон Юртовой - – Аой!

Опять люблю, опять люблю!
Ольга Щукина,
российская поэтесса

●
Я любить не умел и любить не хотел
так,
как будто б то кем-то отмерено.
Об одной хоть и пел, но – себе надоел:
что в себе сохранил, —
не потеряно!

– Аой!

●
Чувства вихрем взнеслись – я её обожал!
Млея в сладостной неге, мечтой околдован,
я себя забывал, и хрустальный бокал
предо мной был
как будто всё полон.

Где конец наслажденьям, где ласкам предел?
Ненасытный в желаниях страстных,
я обет приносил ей и ярко горел
в упоенье, хмелея от счастья…

Как даётся легко предложение уз!
И как встречно ему поспешает согласие!
Обречён излукавленным быть
даже прочный союз.
Лишь любовью шлифуется главное.

Нам блаженство свивало прекрасный венок.
У обоих огнём полыхало возвышенное.
В обладаниях вспыхивал пышный восторг,
и сердца его музыку слышали.

Каждый миг ей прилежно служить;
быть в плену у своей неизбежности…
Мне казалось: я черпаю
вечную жизнь!
и плыву по её бесконечности…

Той стихией захваченный, я не роптал —
принималась в ней даже её монотонность.
Мне чудесной наградой казалась она.
А уж шла та стезя по наклонной…

Озаренье пришло: чем-то я утомлён…
будто б с ней мы… и что она – тоже…
На обман натыкается сладостный сон.
Он – не в руку, когда охоложено
ложе.

Был какой-то посыл; он меня сторожил,
рой предчувствий гоняя по кругу.
Стыд замяв, я томился и медленно стыл,
на себе ослабляя
подпругу.

Не дано было мне в эту пору не знать,
как звезда за звездою с разгона
в кипящую
бездну
срывается.
Есть любовь, и её никому не унять;
её щедростью жизнь восполняется.

Даже в первом и смутном броске
она в мощи не знает сравнений.
Я о ней узнавал в том… другом далеке…
Был тогда я ещё неумелым…

●
Мы резвились, от детства едва отойдя.
И тогда уже эту девчонку
среди многих, волнуясь, я вмиг
отличал,
ей в себе открывая заслонку.

А ещё до того, ещё в малых летах
не однажды я видел её
обнажённой.
Нам в укор тогда не был распахнутый пах.
Все мы были равны – в распашонках.

Новый срок наступил,
никого не спросив;
в нём туманами прежнее светлое стлалось.
Ту девчонку-подростка уж ветер кружил,
в лёгкий ситец её обряжая.

Будто вспыхнуло всё, в чём она удалась,
броско платьицем скромным
подчёркнутое.
Я в рассеянье, немо таясь, уяснял:
ей идёт быть простой, но и – строгою…

Я постарше её был всего лишь чуток.
Но взросление к ней приходило
стремительней.
Ещё многое брал я с натугою в толк.
В ней же время кроилось рачительнее.

Мы дружили и знали друг друга сполна.
Встречи были забавны, приветливы.
Что-то веяло новым… Что я, что она, —
мы хотели бы слыть за несметливых…

В счёт ли взгляды её, будто б так, невзначай
на меня иногда устремляемые?
И цветочек улыбки на рдевших губах…
И – лучей озорства обаяние…

Ну а ветер кружил, всё кружил и грубел.
И случилось распятым запретное.
Завладеть у девчонки ветрюга успел
тайной, скрытой лишь
ситцевой бедностью.

Вот судьба: я вблизи оказался в тот миг.
Мне вести бы себя поприлежнее…
Но меня встормошил её горестный вскрик:
я уже развито́й углядел её нежность…

Не скажу я про то ни за что никому.
В том поклясться пришлось мне, её выручая.
От неё отводили мы этим хулу.
В нас тогда уж искрилось начало…

Луг недальний ярился в цветах.
Ей букет там хотелось собрать попышнее.
Между лесом и полем тропинка туда.
В провожатые я напросился несмело.

Солнце грело легко, выбирая лишь нас.
Голубела небес необъятность.
Дозревавшая рожь вдаль волнами неслась.
Не бывает прогулок приятнее!

Взявшись за руки – поза двусмысленная.
Что с того! мы уж выросли —
больше не дети!
О запретах – не слышать бы и позабыть.
Сокровенному даже хорошие чужды
советы.

Мы друг друга касались щеками, шутя и смеясь.
Первый мой поцелуй был, однако ж,
не к шутке.
За такое она мне пощёчин отвесила всласть,
а могла б и – лозовыми прутьями.

Только что это – слёзы на гневных очах?
Разрыдалась она как в отчаянной скорби.
В свой черёд и меня уже сковывал страх:
как я с плачем управиться мог бы?

Я винился, прощенья просил и молол чепуху.
Был согласен терпеть все её поношения.
Вдруг в порыве лицом она ткнулась мне в грудь.
Я с лихвой получал – за терпение!

Нас объятье сроднило – до звона в ушах.
Нам признаний хотелось до боли.
Тот несдержанный, первый, застенчивый шаг —
только он отделял нас от поля.

Рожь в себя зазвала, прошумев добротой.
Отводилось в ней нам
предназначенное.
Вверх от нас уплывал небосвод голубой;
по-над нами колосья раскачивались…

На лугу мы собрали роскошный
букет;
им скреплялось для нас наилучшее.
Но беречься должны мы, нарушив запрет:
свирепеют наветы по случаю…

Срок немалый уже проходил.
Сладки были свиданья украдкою.
Только тайному все же открыться момент
наступил.
Мы тонули в потоках злорадности.

Нас щадить было делом немыслимым.
Миром чистое всюду залапано.
Ей досталось – горчайшее вынести.
Мне – бессрочною с нею разлукой
заплачено.

●
Я по краю ходил в неуютном забытом,
далёком краю.
Жизнь в углы от тоски загоняла.
На печаль и тугую разлуку мою
там не легче легло покрывало.

Одиноким остаться нигде не дадут,
если ты на виду да к тому же и – молод.
В обаянье сгорала и билась в ней суть;
им она оттесняла мой холод.

Что в молчанье своём сохраняла она?
Что в моих затрудненьях читала?
Трепетал под ресницами вздёрнутый взгляд,
и надбровья сходились в метаниях.

Я себя понуждал терпеливее быть.
Но уже и к иному спешил – очарован!
В уклонениях лишь распаляется прыть.
Залюбиться повторно – не ново.

Страсть дыханьем вздымала ей пышную грудь.
К атакующей ласке готовилась нега.
Та молодка закралась в мой скромный приют.
Удаётся легко отомкнуть даже небо.

Красота из неё била будто ключом.
Мне её она всю показала.
Я всчумел и не сразу очнулся при том.
Без конца мы впадали в начало.