Дарья Гребенщикова - Без тебя. Сборник стихов

каждый день хожу я на большак,
где грибные шляпки вдоль обочин,
слышу, как уходит не спеша,
бабье лето, или бабья осень…

от иголок сосновых тень
штриховала щеки твои,
задыхался от счастья день,
меж деревьев едва уловим.
твои пальцы пахнут смолой,
и глаза светлы, как янтарь,
скоро вечер придет золотой,
и луна свой зажжет фонарь.
словно в патине, старый сад
будет ждать, замирая, час
когда Ангел слетит, крылат,
светел ликом и сероглаз.

сегодня рыба не вмерзает в лёд,
желая спать на дне, где больше ила,
и я напрасно лунок насверлила —
в них только солнце плавилось как мёд.
рыбацкий ящик беспредельно скуп —
горсть мотыля, шумовка да перчатки,
блесна и леска в буйном беспорядке,
но остр крючок для нежных рыбьих губ.
уходит день, трещит ледовый круг,
шуршит камыш – он защищен от ветра,
вдоль берега есть кромка в миллиметр —
там шел февраль, влача свой жалкий плуг.

закат, и небо фиолетово
сухой камыш шуршит соломою,
весна ушла, и снова лето нам
сгоревшей спичкою обломано,
как плеск воды оно обещано,
речным песком по платью снятому,
изменчивое, словно женщина,
любви погода – время пятое,
и будет с неба дождь – за шиворот,
твои глаза, от счастья тёмные,
и листья чешуей под ивами,
и счастье, как беда, – огромное.

я б любила тебя – среди синей травы,
что в себя забирает полночное небо,
ты бы рядом лежал, не касаясь моей головы,
я в ладонях тебе принесла бы ярчайшую Вегу,
я б любила тебя – ни за что, просто так,
среди сосен шершавых, что пахнут смолою и морем,
ты сидел бы один, ты бы гладил собак —
и глаза твои, полные старой любовью и горем,
вдруг нашли бы меня – среди многих иных,
одинаковых лиц, достоверных пристрастий,
ты б меня полюбил – среди синей травы,
что полночное небо отражает – как счастье.

в небе прочертит светлую линию – полосу дождь,
будто промоет слезинками синими – ты не придешь,
буду я ждать тебя, буду надеяться – что наша жизнь?
вот ведь – замерзнешь, нескоро согреешься, только
дрожишь —
как не хватает тепла человечьего, в холоде дня —
любишь меня, отзовешься ли в вечности, как я, одна?
куртку свою распахни, и прижми меня – сильно, к себе,
слышишь, как сердце мячиком прыгает – в руки, к тебе…

прости мне день, что прожит – без тебя
был август – юн, звенела неба просинь,
но мстительно мне рисовала осень
картинку дня, где нет с тобой – меня
был небосвод в шелках от паутин,
ржавели кисти бурые рябины,
и озеро туманный палантин
готовило для будущей Ундины…

носили дрова, и печи топили жарко,
и первый огонь от спички лизал бересту, волнуясь,
и пламя свечное впотьмах особенно ярко
твое лицо освещало, как будто его – рисуя,
в ту зиму ты как-то особенно сильно – мёрзла,
и грела ладони о кафель, печной и гладкий,
и в старую шаль ты кутала плечи – и горло,
и чай пила с малиной и мёдом – сладкий,
мне тот февраль почему-то и помнится – вьюгой,
и кажется, не было дня, а был только – стылый вечер,
ты зимней была, любимой моей подругой,
и печи топили, и жарко горели – свечи…

найду ли тебя? да буду ль искать – не знаю,
дрова мы сожгли, одна лишь зола осталась —
как мы не умеем хранить того, что уже – теряем,
когда за любовь принимаем желание, скуку и жалость.

осы над малиновым вареньем,
и над блюдцем с золотой каемкой,
лету вдруг позволили вернуться,
обернуться золотой соломкой.

таз латунный с ручкой деревянной,
как рубины – капельки повсюду,
на зиму малина северянам
лучше аспирина от простуды.

ряд стеклянных банок – как фужеры,
тоненько звенит, весь в дымке пара,
крышки, как фуражки офицеров,
ждёт варенья строевая тара…

кружевною скатертью стол в саду застелен,
старенькая яблонька сыпет лепестки,
чашкам чая выпитым счет давно потерян,
но конфет от Эйнема не открыла ты…
на коробке с лентами купидон со стрелами
целится уверенно прямо в грудь твою,
как же он волнуется, предложенье делая,
в пальцах вертит чашечку чайную свою,
шаль с каймой на спинке креслица плетеного,
башмачок прюнелевый от росы промок —
как все это дорого для души влюбленного…
и кружится, падая, с яблонь лепесток…

у незамужней тетушки в Твери
еще цела квартирка на Трехсвятской,
где дань бросая юности арбатской,
льют желтый свет ночные фонари.
паркет скрипит, качая книжный шкаф,
там дремлет Пушкин в синем ледерине,
Онегин мчится в темной пелерине,
и по ночам выходит Нулин – граф,
по выходным, с подругой ли, одна —
спешит в Градницы, помня Гумилёва,
и в Бежецк, и в имение Слепнёво —
там тень Ахматовой царит, ему верна.
по крайне скудной пенсии своей
у тетушки лишь бледный чай с вареньем,
но сладок том чужих стихотворений,
как бы нарочно писаных – о ней…

будет дрёма по дому ходить,
наступая с носочка на пятку,
в колокольчик неслышно звонить,
призывая игрушки к порядку.
И уснет со слезами Пьеро,
разовьет дивный локон Мальвина,
нос в чернила уткнет на бюро
Папы Карло сынок Буратино…
бережет голубой абажур
теплый свет керосиновой лампы
в тишине прилетает амур
Добиньи любоваться эстампом

плывет фонарь пунцовым шаром,
колышет ветер тюль небрежно,
и пахнет от костра – пожаром
твоя вечерняя одежда,
давно столы накрыты к чаю,
несет хозяйка стопку блюдец,
салфетка смятая скучает,
а глаз варенья изумруден,
оса серебряную ложку
кружа по вензелю, проходит,
и тает вечер понемножку,
луна над озером восходит.
дай мне на плечи полушалок,
и кресло пододвинь поближе,
и слушай пение русалок,
приплывших из старинных книжек.

какое наслажденье – вечера…
была раскалена терраса солнцем,
теперь прохлада – покрывало до утра,
и шторы кисея летает над оконцем,
мы за столом сидим, соединясь,
и тянет горьким дымом самовара,
из сада бабочка летит, боясь
прозрачное крыло чернить нагаром,
варенье капает из ложечки на стол,
печенья крошки покрывают скатерть,
а ты глядишь не двигаясь, в упор —
как врезалась в плечо бретелька платья…