Елена Крюкова - Сотворение мира

Я вижу все: как входишь в магазины
И нищую еду кладешь рукою
В железную и грязную корзину,
Плывя людскою гулкою рекою.

Я вижу все — как бьет отравный ветер
Тебя, когда идешь ты узкой грудью
Насупротив такого зла на свете,
Что легче камнем стынуть на распутье.

Я вижу, как — осанистей царицы —
Ты входишь в пахнущие потом залы
Золотоглавой, смоговой столицы,
Которой всех поэтов было мало!

Но слышу голос твой — браваду улиц,
Кипение вокзалов, вой надгробий —
Когда гудишь стихами, чуть сутулясь,
Ты, в материнской спавшая утробе!

О дочь моя! Да ты и не святая.
Клади кирпич. Накладывай замазку.
Пускай, немой, я над землей летаю —
А ты — мои голосовые связки.

Так спой же то, что мы с тобой не спели:
Про бубен Солнца и сапфиры снега,
Про вдовьи просоленные постели,
Про пьяного солдатика-калеку,

Про птиц, что выпьют небеса из лужи,
Пока клянем мы землю в жажде дикой,
Про рубщиков на рынке — и про стужу,
Где скулы девки вспыхнули клубникой,

Про поезда — верблюжьи одеяла
Повытерлись на жестких утлых полках! —
Про то, как жить осталось очень очень мало
В крутой пурге, — а ждать уже недолго, —

Про то, как вольно я летаю всюду,
Бесплотный, лучезарный и счастливый, —
Но горя моего я не забуду,
И слез, и поцелуев торопливых!

Твоих болезней, скарлатин и корей.
Глаз матери над выпитым стаканом.
Земного, кровяного, злого горя,
Что никогда не станет бездыханным.

И в небесах пустых навек со мною
Искромсанная тем ножом холстина
И мать твоя
над рюмкой ледяною,
Когда она мне все грехи простила.

И только грех один…

Вода — изумрудом и зимородком,
И длинной селедкой — ронская лодка,
И дымной корзиной — луарская барка.
Парижу в горжетке Сены — ох, жарко.

В камине камня трещит полено —
Пылает церковь святой Мадлены,
Швыряет искры в ночку святую…
Париж! Дай, я Тебя поцелую.

Я всю-то жизнешку к Тебе — полями:
Где пули-дуры, где память-пламя,
Полями — тачанок, таганок, гражданок,
Где с купола — жаворонок-подранок…

Бегу! — прошита судьбой навылет:
Нет, Время надвое не перепилит!
Рубаха — в клочья?!.. — осталась кожа
Да крестик меж ребер — души дороже…

Бегу к Тебе — по России сирой,
Где вороном штопаны черные дыры,
Где голод на голоде восседает,
А плетью злаченою погоняет!

Ты весь — бирюза меж моих ладоней.
Сгорела я за Тобой в погоне.
И вот Ты у ног, унизан дождями,
Как будто халдейскими — Бог!.. — перстнями…

А я и не знаю — что делать девке?
Забыла русские все припевки.
Лежишь, в мехах дымов, подо мною?! —
Валюсь Тебе в ноги — сковородою —

Где в стынь — расстегаи, блины, форели!
Где реки — в бараньих шкурах метелей!
А елки!..а зубья кровавых башен!..
Париж, наш призрак велик и страшен,

Наш призрак — выткан по плащанице
Снегов — кровоточащей багряницей:
На рельсах, скрепленных звездой падучей,
Мужик — лоб во проволоке колючей…

И ноги льдяны!
И руки льдяны!
Не счесть рябин в хороводе пьяных!
А над затылком — доска пылает:
«ЗЕМЛЯ, ТВОЙ ЦАРЬ ТЕБЕ ВСЕ ПРОЩАЕТ…»

И я, Париж, у Креста стояла.
И я завертывала в одеяло
Легчайшее — кости да кожа — тело.
А пламя волос во пурге летело.

А ты… —
из мерзлот, где сутемь да слякоть,
Я так мечтала, сгорбясь, заплакать
Над жгучей жемчужиною Твоею,
Над перстнем — розовым скарабеем —

На сморщенной лапе старухи-Европы,
Над кружевом — в прорези грязной робы
Наемного века!
Над яркой бутылкой
Купола Сакре-Кер!
…над могилкой

Той маркитантки, кормившей с ложки
Солдат в императорской, злой окрошке —
О, где там парижский,
а где там русский, —
Лишь взор — от слез — по-татарски узкий…

И ветошь — к ране, и кружку — в зубы…
Париж! Неужели Тебе не люба —
Я: руки — в масле, я: скулы — в соли:
Чертополох — на Твоем подоле!

Пылинка, осколок полярной друзы —
Я здесь, прорвавшая века шлюзы
Размахом сердца, сверканьем тела…
Я так предстать пред Тобой хотела,

Как мать калеки — пред Чудотворной!
Мы, люди, — у Бога в горсти лишь зерна:
Во вьюге брошена, проросла я
Сюда, где Мария Стюарт — молодая,

Где мчится Шопен, в кулаке сжимая
Ключи от музыки, где немая
Шарманщица плачет перед Ван-Гогом,
А он ее угощает грогом

И в зимнюю шапку кладет монету!
И прочь — с холстами — по белу свету!
А Ты горишь за спиной кострищем,
Мой принц, Париж, что взыскуем нищим…

Я в Нотр-Дам залечу синицей.
Златым мазком мелькну в колеснице
Беззвучного Лувра: картиной — крикну!..
Зазябшей чайкой к воде приникну:

Лицо, и шея, и подбородок —
В Тебе, изумруд мой и зимородок,
Фонарь мой — во мраке родных острогов,
Оборвыш мой — у престола Бога:

Гаврош — с гранатой — под левой мышкой…
Париж. Я с Тобой. Не реви, мальчишка.
Шарманщик играет близ карусели.
А мы с Тобой еще не поели

Каштанов жареных…

Сказочные башенки,
черные с золотом…
Коркою дынною — выгнулся мост…
Время над нами
занесено — молотом,
А щетина кисти твоей
полна казнящих звезд.

То ты морковной,
то ты брусничной,
То — веронезской лазури зачерпнешь…
Время застукало нас с поличным.
Туча — рубаха, а Сена — нож.

Высверк и выблеск!
Выпад, еще выпад.
Кисть — это шпага.
Где д, Артаньян?!.. —
Русский художник,
ты слепящим снегом выпал
На жаркую Францию,
в дым от Солнца пьян!

А Солнце — от красок бесстыдно опьянело.
Так пляшете, два пьянчужки, на мосту.
А я закрываю живым своим телом
Ту — запредельную — без цвета — пустоту.

Я слышу ее звон… —
а губы твои близко!
Я чую эту пропасть… —
гляди сюда, смотри! —
Париж к тебе ластится зеленоглазой киской,
А через Реку —
тюрьма Консьержери!

Рисуй ее, рисуй.
Сколь дрожало народу
В черепашьих стенах,
в паучьих сетях
Ржавых решеток —
сколь душ не знало броду
В огне приговоров,
в пожизненных слезах…

Рисуй ее, рисуй.
Королев здесь казнили.
Здесь тыкали пикою в бока королям.
Рисуй! Время гонит нас.
Спина твоя в мыле.
Настанет час — поклонимся
снежным полям.