Елена Крюкова - Сотворение мира

Наступит день — под ветром,
визжащим пилою,
Падем на колени
пред Зимней Звездой…
Рисуй Консьержери. Все уходит в былое.
Рисуй, пока счастливый, пока молодой.

Пока мы вдвоем
летаем в Париже
Русскими чайками,
чьи в краске крыла,
Пока в кабачках
мы друг в друга дышим
Сладостью и солью
смеха и тепла,

Пока мы целуемся
ежеминутно,
Кормя французят любовью — задарма,
Пока нас не ждет на Родине беспутной
Копотная,
птичья,
чугунная тюрьма.

Горький сполох тугого огня
Средь задымленного Парижа —
Золотая мышца коня,
Хвост сверкающий, медно-рыжий…

Жанна, милая! Холодно ль
Под вуалью дождей запрудных?
Под землей давно твой король
Спит чугунным сном непробудным.

Грудь твоя одета в броню:
Скорлупа тверда золотая…
Я овес твоему коню
Донесла в котоме с Валдая.

Героиня! Металл бровей!
Средь чужого века — огарок
Дервних, светлых, как соль, кровей!
Шпиль костра и зубчат, и жарок.

Пламя хлещет издалека —
Волчье-бешеное, крутое.
Крещена им на все века,
Ты сама назвалась — святою!

И с тех пор — все гудит костер!
Красный снег, крутяся, сгорает!
О, без счета твоих сестер
На твоей земле умирает!

За любовь. За правду. За хлеб,
Что собаки да свиньи съели.
И Спаситель от лез ослеп,
Слыша стон в огневой купели —

Бабий плач, вой надрывный, крик
Хриплогорлый — ножом по тучам:
Золотой искровянен лик,
Бьется тело в путах падучей!

Вот страданье женское! От
Резко рвущейся пуповины —
До костра, чей тяжелый плот
Прямо к небу чалит с повинной!

Стойте, ангелы, не дыша!
Все молчите вы, серафимы!
Золотая моя душа
Отлетает к моим любимым.

И костер горит. И народ
Обтекает живое пламя.
Жанна, милая! Мой черед
На вязанку вставать ногами.

Ничего не страшусь в миру.
Дети — рожены. Отцелован
Мой последний мужик.
…На юру,
Занесенном снежной половой,

На широком, седом ветру,
От морозной вечности пьяном,
Ввысь кричу: о, я не умру,
Я с тобой, золотая Жанна!

С нами радость
и с нами Бог.
С нами — женская наша сила.
И Париж дымится у ног —
От Крещения до могилы.

Той зеленой воде с серебристым подбоем
Не плескаться уже никогда
Возле ног, отягченных походом и боем,
Где сошлись со звездою звезда.

По-французски, качаясь, курлыкают птицы
На болотистом масле волны…
Вам Россия — как фляга, из коей напиться
Лишь глотком — в дымных копях войны.

Я — в Париже?! Я руки разброшу из тела,
Кину к небу, как хлеба куски:
Где вы, русские?.. Сладко пила я и ела,
Не познав этой смертной тоски —

Пятки штопать за грош, по урокам шататься,
Драить лестницы Консьержери
И за всех супостатов, за всех святотатцев
В храме выстоять ночь — до зари…

О вы, души живые! Тела ваши птичьи
Ссохлись в пыль в Женевьев-де-Буа.
В запределье, в надмирных снегах, в заресничье
Ваша кровь на скрижалях жива.

И, не зная, как сода уродует руки,
Где петроглифы боли сочту,
Имена ваши носят парижские внуки:
Свет от них золотой — за версту.

О, Петры все, Елены и все Алексеи,
Все Владимиры нищих дорог!
Я одна вам несу оголтелой Расеи
В незабудках, терновый, венок.

А с небес запустелых все та ж смотрит в Сену
Белощекая баба-Луна,
Мелочь рыбную звезд рассыпая с колена,
С колокольного звона пьяна.

Это две птицы, птицы-синицы,
Ягоды жадно клюют…
Снега оседает на влажных ресницах.
Инея резкий салют.
Рядом — чугунная сеть Сен-Лазара:
Плачут по нас поезда.
В кремах мазутных пирожное — даром:
Сладость, слеза, соль, слюда.
Грохоты грузных обвалов столетья.
Войнам, как фрескам, конец:
Все — осыпаются!
…Белою плетью
Жги, наш Небесный Отец,
Нас, горстку русских на паперти драной:
Звездным скопленьем дрожа:
Всяк удержал, и тверезый и пьяный,
Лезвие злого ножа
Голой рукою! А шлем свой кровавый
Скинуло Время-Палач —
Русские скулы да слезная лава,
Лоб весь изморщен — хоть плачь…

Сколь вас молилось в приделах багряных,
Не упомянешь числом.
Храма горячего рваные раны
Стянуты горьким стеклом.
Окна цветные — сердца да ладони.
Радуга глаз витража.
Рыжие, зимние, дымные кони.
Жернов парит беляша.
Крошево птиц — в рукаве синя-неба.
Семечки в грубых мешках!
Хлеб куполов! Мы пекли эти хлебы.
Мы — как детей — на руках
Их пронесли!
А изящный сей город
То нам — германский клинок,
То — дождь Ла-Манша посыплет за ворот:
Сорван погон, белый китель распорот,
Господи, — всяк одинок!
Ах, витражи глаз лучистых и узких,
Щек молодых витражи —
Руки в морщинах, да булок французских
На — с голодухи! — держи!
Встаньте во фрунт. Кружевная столица,
Ты по-французски молчи.
Нежною радугой русские лица
Светятся в галльской ночи.
В ультрамарине, в сиене и в саже,
В копоти топок, в аду
Песьих поденок, в метельном плюмаже,
Лунного Храма в виду!
Всех обниму я слепыми глазами.
Всем — на полночном ветру —
Вымою ноги нагие — слезами,
Платом пурги оботру.

Взял грубо за руку. К устам, как чашу,
Поднес — пригубил — и разбил.
О боги, боги. Мы не дети ваши.
Вы нас пустили на распыл.

Подруга, слышь, — молочных перлов низка
Мне им подарена была!.. —
Мне, нежношерстной, глупой киске
С подбрюшьем рысьего тепла…

Подруга, ты умеешь по-французски,
А мне — невмочь. Слоновой кости плеч
Ты помнишь свет? И взор степняцкий, узкий,
Светлей церковных свеч.

Златые бары, грязные вокзалы,
Блевотный, горький дух такси.
И то, как Русь веревками связала —
Чрез все «тубо» и все «мерси» —

Мне щиколотки — чтоб не убежала!
И кисти рук потресканных — чтоб я
Всю жизнь, кряхтя и матерясь, держала
Чан снежного, таежного белья!

Чтоб, в уши завинтив ее алмазы —
Блискучий Сириус, кроваво-хлесткий Марс —
Под выстрелами умирала сразу,
Как при разрывах принято у нас.

И ты, фрондер, любовник фатоватый,
Песнь лающий в ненашенскую тьму,
Не заподозришь, что не девки мы — солдаты:
По гордому наследству, по уму

Неженскому, которого разрывом
Не испугать: — мы — пуповину рвем!