Терентiй Травнiкъ - Лекарь. Стихотворения

Он будет медленно, но верно
Денёчки наши забывать
И станет выражаться скверно
И так же, видимо, писать.

Мой друг остался на перроне:
То ль сдрейфил, то ли просто так,
При форме, в галстуке, в короне —
Не согласился – во чудак!

И с каждым днём все дальше время
Разносит, раздвигает нас,
Работая по верной схеме,
Без уготовленных прикрас.

И больше нет его в законе
И даже нет в поправках дня.
Он где-то на пустом перроне,
А значит, там, где нет меня.

Под утро потеплело: мороз сменила слякоть —
Проваливалось тело с душою в эту мякоть.
И вкусный, как арахис, запечатлённый в сдобе,
Столичный гешефтмахер в откутерьёвой робе
Казался непривычным для среднего момента:
Казался очень личным, почти экспериментным.

Трудяга-рукотворец, как пролетарский ткач,
Московский многоборец, а попросту – ловкач,
В тепле преобразился, почувствовав кураж,
Помылся и побрился – и стал совсем не наш.

Но мне какое дело до деловых особ,
Я тоже вроде с телом и, может статься, сноб:
Вышагиваю стильно по Масловке с утра,
А Масловка цивильна, как бюргера сестра:

Движенье, как по маслу, что сверху, что внизу,
Как будто цензор застлан: идёт без показух.
Невольно вспомнишь мэра и поблагодаришь
За стиль от Эсэсэра, где гладь на всё да тишь.

Свернул на Ленинградку, а там – по Беговой:
Ах, до чего же сладко, когда ты в доску свой!
Когда со знаньем дела твой ежедневный труд,
Когда душа и тело по мякоти бредут.

По ходу из портфеля стаканчик достаю:
Заметь, не для портвейна – я в нём цикорий пью!
И наскоро приходит удачная строка,
Когда поэт в народе – похож на игрока.

Ход сделан, карта бита – спецом, а не пронырой,
Товарищи-писатели ЛИТО «Сиянье лиры».
А впрочем, ждать не буду: не для того я здесь:
По-горьковски, я – «в людях», а там сбивают спесь!

Иду до Белорусской, а дальше по Ямской:
Беру билет с нагрузкой до улицы Тверской.
Москва, цени бродягу, готового с листа
Играть стихи: бумага и ручки – по местам!

С двучетвертного ямба вступаем, ан-момент!
Отлично, только я бы не проявлял акцент,
Но дал вечерним скрипкам
пьяниссимо сыграть,
Но дал возможность снегу попасть
ко мне в тетрадь…

Тетрадь под снегом выспится
и оживёт к весне,
А что не так, домыслится: булавкой на стене…
Нашкрябаю, как можется, я первую строку,
Коль кожица да рожица в ней будут – всё смогу!

Я буду с тем, кому я нужен —
Я с ним останусь на века:
Рабом, носильщиком и служкой…
Плечо и локоть, и рука

Не подведут мои, не бросят,
Я не из тех, кто даст отбой,
Когда о помощи попросят…
Обыкновенный – не герой,

А потому не жду награды,
Быть нужным – вот уже она
Дана и в радость, и в усладу
На все пути и времена.

Пою любовь и славлю дружбу,
Как берега свои – река.
Я буду с тем, кому я нужен —
На час, на год и на века!

Не бойтесь ошибок! Не бойтесь насмешек
Случайных оценщиков ваших трудов.
Пусть сколько угодно ругают и тешат
Себя созерцаньем наломанных дров.

Ломайте, колите, рубите до щепок —
Признанье растёт на гряде неудач.
Вцепитесь в мечту и тяните, как репу!
Любитель, давай-ка смелей: напортачь,

Сваргань, отчубучь и состряпай такого,
Чтоб критик бы желчью вконец изошёл.
Пляши от гвоздей: гвозди держат подкову,
Подкова же лошадь твою сбережёт!

А там, без загада, появятся крылья —
Два белых крыла на кобыле твоей.
Заржёт кобылица и выместит пылью:
Не дрейфь – то, что надо! Давай-ка, смелей!

Ребята! Я к вам, кто решился на дело,
Сейчас обращаюсь: не слушайте их —
Малюйте, лабайте открыто и смело
По клавишам жизни картину и стих.

Не бойтесь ошибок! Не бойтесь насмешек
Случайных оценщиков ваших трудов.
Известно: в ферзи выбирают из пешек,
В вершины – из самых отвесных хребтов.

Любители, скромники и дилетанты,
Неспециалисты со всех волостей,
Врубайтесь, вгрызайтесь
зубами в талант свой!
А ну, барабанщик, походную бей!

Вставайте на марш и идите, идите!
Пусть ветер – в лицо! И по – коже мороз!
Сто тысяч подошв до песка изотрите,
Но всё же найдите ответ на вопрос.

Пишите, рисуйте неверию даже,
Схватившему вас за грудки, вопреки:
Пишите, рисуйте, а время покажет,
А время рассудит, а время докажет
И ваши полотна, и ваши стихи!

Совсем прозрачной стала крона —
Листвою больше не сорит.
На старом дубе возле дома
Ворона тощая сидит.

Беглянка с царствия Кащея,
Приняв вполне приличный вид,
Расположилась и глазеет
И убираться не спешит.

Я за вороной наблюдаю,
И кажется мне, что она
Все о моих мыслишках знает:
Давно как осведомлена.

Вполоборота повернулась
И – словно б это для меня —
Нахохлилась, слегка качнулась,
И, как без смазки шестерня,

Хрипато каркнула, и тут же,
Откуда-то из-за ветвей,
Как будто этим был разбужен,
Хор из таких же черных фей
Ответил граем скудным ей…

Прислушалась, и будто маясь,
Как бы тихонько извиняясь
За перекос в начале дня,
Взглянула сухо на меня

И с неуклюжею припрыгой,
Уж точно, что не от стыда,
Иссиня-чёрная шишига,
Что новоявленный расстрига,
Исчезла раз и навсегда…

Что-то перепуталось в этих днях расхожих
Среди вечных сутолок, в толчее прохожих:
Не найтись, ни склеиться, ходим вкруг да около.
Нет бы, околесицу пропустить нам побоку.

В этих полумесяцах, в этих полузвёздах
Нам с тобой не встретиться: пролетают вёсны,
Пролетают годы, в осень одевают,
Выпала из моды поддюдюрь из мая.

Ой ты ль, птица ранняя! Ой ты ль, птаха юная!
Говорил же – аль не я? – не кидайся куною,
Не ходи по бровушке, подскользнёшься – скатишься:
Не спешат к молодушке ни сваты, ни сватьицы.