Владимир Елин - Поэма Морфий

Лишь взглянувши на меня —
Её щёки взял румянец.
Я советовал в Москву,
Где протез устроят даме!
– Целуй руки! – ей отец.
Я же просто растерялся.
Удивительный конец,
Пусть за жизнь и сомневался.

Предо мной на костылях
Дева свёрток развернула,
Распахнув в своих руках —
Вышитый петух, как мило!
Вот что прятала она
При обходах под подушкой?!
Много лет сей дар потом
Был прелестною игрушкой…

Тянулись дни в больнице N-ской,
Я обвыкался с жизнью здешней.
В деревнях было, как и прежде:
Лён мяли, слякоть, бездорожье.

Приёмы очень малолюдны,
А вечера совсем свободны.
Я занимался делом чудным,
Читая книги беззаботно.

За окнами то денно, нощно,
Дождило, поразмыв что можно.
Тоскливые погоды, точно,
Ко сну склоняли невозможно.

Зевнув и отложивши атлас
По хирургическому делу,
Я в спальню перешёл к кровати,
Под шум дождя уснуло тело.

Во сне привиделся наш фельдшер
С щипцами для леченья зуба.
Там пациентке из деревни
С зубною болью было худо…

Внезапно что-то громыхнуло,
И я проснулся среди ночи,
Стучали в двери за подмогой:
– Скорее, роды, нету мочи!

Тут сердце ёкнуло моментом.
«Ну, началось!» – мелькнуло вдруг.
Ни эту жизнь, без сантиментов,
Лечить катаров всех недуг!

Проблема – роды непростые,
И что мне делать, как же быть?!
Не пролистаешь Додерляйна,
Чтобы всё верно разрешить!

Накинувши пальто на плечи,
Себя морально укрепив,
Я под дождём бежал в больницу
С надеждою на позитив.

В больнице было оживление,
То несмотря на час глухой!
Горело сильно освещение,
Сиделка с тазом, Боже мой.

Из комнаты сочились стоны,
И я в родильную вошёл.
Там женщина подле иконы,
В мучениях скрививши рот.

– Ну-с, что такое?! – я промолвил.
– Плод поперечно! – был ответ.
Вопросы распирали голову,
Пока мыл руки, ждал совет.

– Та-ак! – протянул я. – Ну, посмотрим. —
И стал ощупывать живот,
Под акушерок одобрение
Мой разум рыскал нужный ход!

Осмотра внешнего здесь мало,
Тянул мгновения как мог.
Тут акушерка не стерпела:
– На ножку нужен поворот!

Повторно вымыв руки с мылом
И смазав пальцы йодом враз,
Ощупывал я изнутри несмело,
Мысль: «Додерляйна бы сейчас!»

В уме припомнились картины
Из акушерской не напрасно:
При ассистенте – ординаторы,
Врачи, студенты, безопасно…

В глазах мелькали те страницы —
О поворотах плода в чреве
И об особенностях роженицы,
Деталях в акушерском деле.

В уме роились части текстов
И замечания по теме:
…О поперечном положении,
…Оно опасное на деле…

– Что ж, будем делать! – молвил я.
Вмиг акушерки оживились.
– Демьян Лукич, ей хлороформа. —
И все вокруг засуетились.

– Сейчас схожу за папиросами,
Возьмите вы над нею шефство.
В уме мелькнуло: «Додерляйн,
«Оперативное акушерство»».

Вбежав домой, зажёг лампаду
И стал листать бегом страницы.
В глазах мелькали злые фразы:
– Опасно, чревато… и таблицы…

Чем глубже вчитывался в тему,
Тем всё казалось мне опасней!
Эх, как решать эту проблему
Без практики, в глуши, ужасно…

Летело время незаметно,
Укоротивши жизнь сомнений.
Отбросив книгу, я моментом
Вбежал в больницу для решений.

А в акушерской всё готово:
Стол, роженица, маска, смеси.
Пока мы мыли руки, Анна
Всё рассказала о процессе.

Её инструкции бесспорны,
Как Леопольд вёл повороты,
Мне заменили книги, курсы,
Экзамены и наблюдений роды.

Решимость овладела мною,
А в голове родился план!
Я фельдшеру махнул рукою,
Йод нанося на пальцы сам.

Всё получилось – как по маслу
И по инструкции от Анны!
Младенец жив, омытый в тазе,
В порядке роженица, славно!

Тут Анна отмечает роды:
– Вы, доктор, нам на удивление,
Свершили поворот искусно,
Примите наши поздравления!

А моё сердце полно радости,
Под ощущение победителя!
Но червь сомнений младости:
– Понаблюдаем, будет видно…

Ноябрь снежный, воют трубы.
Я одинок в мирской тиши.
Жил четверть века в стольном граде,
Теперь под вьюги стон, в глуши.

Мечтал я об уездном граде,
Что в сорока верстах от нас.
Там электричество в лампаде,
Четыре доктора в контраст!

Но подавив вмиг малодушие —
Ведь я ж учился не ворча!
Задумался: «Моё оружие —
В лечебной практике врача».

А если ущемление грыжи,
Что буду делать я?! Беда!
В университете видел тоже,
Профессор оперировал тогда!

Холодный пот стекал порою
Вдоль позвоночного столба.
Эх, не накликать час с бедою,
Хотя всему своя судьба.

И вот заснул однажды ночью,
Проснулся, грохот от дверей.
Оделся и спустился срочно.
Сиделка: – Девочка… Скорей!

Вбежал в приёмную на взводе,
Там все в халатах наготове:
Фельдшер, акушерки на проходе
И мать безумная со свёртком.

Когда мать развернула свёрток,
Там девочка лет трёх! – Спаси!!!
Голубоглазая, пшеничны кудри,
Прелестный ангел во плоти!

Её глаза от страха расширялись,
Натужны вздохи, как меха!
В уме мелькнуло: «Час, не боле,
Прожить ей можно, вот беда…»

Лишь ямки втягивались в горле,
Лиловый цвет её лица.
Я оценил всё, мигом понял:
Дифтерийный круп! Приход конца…

Узнавши срок её болезни,
Я возмутился: – Что ж вы, мать?!
Она же: – Доктор, дай ей капли!
И лбом об пол забилась в плач…

– Какие капли?! Горло всё забито,
А ты морила дочь неделю рядом! —
Я возмущался, говорил сердито,
Ещё и бабка раздражала «ядом».

Мы положили девочку на стол
И заглянули в её горло в свете.
От дифтерита там как будто ком,
Клокочущее, рваное… Эх, дети!