Сергей Ростовцев - К Огонькам Созвездий

Потом на подоконник он залезет

Чтоб взглядом каждый провожать трамвай,

А я рогалик тоненько нарежу

И сяду…

И махну рукой

– Давай!

И он придёт. И на колени ляжет.

Бессилен чайник крышкою звеня.

Я мягкого и тёплого все глажу.

И спит он на коленях у меня.

Не было громких фраз.

Трепет в мысли не приходил.

Только торшер погас,

И черта уже позади.

Вершины первых этажей

Домов, обычно коммунальных.

До вас мы добрались уже,

Мечтая о вершинах дальних.

Подружки первый поцелуй

Чуть-чуть смешной. Не много пошлый.

– Ты знаешь, лучше не ревнуй,

К всему тому, что будет после.

Коснись губами губ моих.

Поверь мне – будущее с нами.

И до последнего храни

Тепло, пошёрхшими губами.

Хорошо есть жареную рыбу.

А речную, если, то подавно.

В масле пропекаемую, либо

Из костра печеную, подать нам!

Хорошо есть рыбу провесную.

Хорошо есть рыбу под томатом.

Вяленую или заливную,

Что по праздникам готовила нам мама.

Карася, вьюна или налима.

Хорошо есть рыбу, даже если

Вам жена ее пересолила,

Это просто прелесть – рыба в тесте.

Когда-то был я новым пятаком

Сверкающим на солнце бесполезно

Отправленным, каким-то мужиком

В копилку тарахтящую железно.

Средь белых нержавеющих монет,

Лежал я в металлической коробке.

И цвет, и цифру прятал, как секрет

И даже свой размер, такой был робкий.

Но вот ножом по краю прорубя

С коробки сняли крышку, с любопытством.

– Какой же это гад взамен рубля,

Вложил тебя в подарок? Вот бесстыдство!

Меня мальчишке дали поиграть.

А он в орлянку мной играл с дружками.

И долго на него бранилась мать,

А я лежал с погнутыми краями.

И по рукам хожденье начал я,

Как мелкая разменная монета,

Пока меня не бросили, шаля

"На чай" – за рифму, нищему поэту.

А тот бесплатно пил свой кипяток,

И пальцами меня и тёр и гладил.

И улыбался, делая глоток.

И ставил кружку, и писал в тетради.

Я вспоминаю новенький пятак,

Сияющий на солнце бесполезно.

Хоть жаль, что я помят и вытерт так,

Но золотым кажусь, а не железным.

Все дело в не оклеенном окне

В нем стёкла до сих пор не запотели.

Я с дрожью прикасаюсь к простыне,

И скручиваюсь калачом в постели.

Мне засыпающему много лет тому,

И обнимающему бабушкину руку,

Спокойно и тепло,

и потому,

Я ощущаю мир уютной штукой.

Тепло не долгое в объятиях иных.

Уйдёт,

и замерзают пальцы…, плечи….

И немотой суставов будет ныть,

И дрожью желваков дробится вечер.

Но вот, наказы мамины отбросив,

Ко мне мой сын нырнул под одеяло,

И мне в плечо уткнул холодный носик,

И засопел,

И сквозняков не стало.

Вот уже повисли листья,

Словно пальцы дирижёра.

Веток рук поникли кисти,

Чтоб корою хрустнув…

Скоро…

Пред оркестром непогоды,

Что есть сил рвануться ввысь!

И отчаянье природы

Бросить улице на бис.

Чтоб фонарной лампы светом,

Вычерчен из темноты,

Дирижёр порыву ветра

Звук задал до хрипоты.

Все покамест недвижимо.

В зале улиц тишина.

Только редкие машины.

И дежурный свет – Луна.

В пыль пустыря обожжённого,

В угли от старой мельницы,

В серые, старые жёрновы

Молнией туча целится.

Хлеба не видели долго.

Год уже не пахали.

Стала земля от солнца,

Словно топтали ногами.

Осталось на всю деревню

Десяток живых дворов.

С высохших веток деревьев

Сбили последних ворон.

А в этот уже понедельник

Мельницу подожгли.

Зачем нужна она, мельница?

Пыль размолоть с земли?

В пыль пустыря обожжённого,

В угли от старой мельницы,

И в обгорелые жёрновы

Молнией туча целится.

Как-то, роясь в своих бумагах старых,

Оставляя исписанные, и отбрасывая чистые,

Я обнаружил свой детский гербарий,

А в нём – листья.

-Покупайте! Цветы аккуратно сложены,

Связаны ниткой, обёрнуты в целлофане….

А я помню девочку, которая листья жёлтые

Собрала букетом в гранёном стакане.

Жёлтые…. Такие ужасно жёлтые.

Особенно, когда среди зелёных.

И я поставил гербарий в сервант,

на стеклянную полку,

В пожелтевшей тетради

на бесцветном хрустальном фоне.

И лампочка на потолок ложится тенью,

И пыль ложится медленно на стул, на стол,

на крышку банки с розовым вареньем,

На стопку книг, забытую в углу.

Из коридорной двери, словно ворон,

Крадётся на пол коридорный свет.

Крадёт он во владенье коридора

Всё, от чего ещё остался след.

Нет комнат, коридоры, коридоры.

Стучат часы и беспросветно лгут.

Пройдут века… и пыль засыпет город,

И стопку книг, забытую в углу.

Сегодня страстно приласкав

Поставишь завтра к стенке.

Еще не выставлен прицел,

Но выстрелишь в упор.

А я гляжу в твои глаза,

И путаю оттенки,

За серый – призрачную цель,

За зелень – приговор.

Приду и стану у стены.

Никак не отвертеться.

Скажу:

– Ни пуха, ни пера!

Смелей спускай курок.

И в ласках не было вины.

И пулей прямо в сердце.

И так добра была вчера,

Но вот сегодня срок.

Сейчас гляжу на всё вокруг

Ослепшими зрачками.

Иду и невпопад дышу,

И путаю слова.

А завтра, как мишени круг,

На чуть шершавый камень,

И так пронзительна свежа

Зелёная трава.

Прикосновение твое так непривычно остро,

И как гитарная струна я под твоей рукой.

Сквозь дрожь:

– Ни пуха, ни пера!

Не бойся – это просто.

Спускай курок. Сегодня срок.

Аккорд бери другой.

Гитара, что купил я в Ленинграде,

Была в те дни, огромным дефицитом.

Но друг, зашедший мне её наладить

Сказал, что на такой нельзя учиться.

Она была мала черезвычайно,

И вот была повешена на стену,

Чтоб если гитарист зайдёт случайно,

– Бери гитару и вперёд на сцену.

Вторую, с металлическою декой,

Купил в своём родном универмаге.

Играть могла наверно больше века,

Вот только поломали гриф бедняге.

А я на ней играл свои бы песни,

И девочки смотрели бы с восторгом.

Но вот упала, гриф возьми да тресни.

Ну а без грифа в ней немного толку.

Я встретил как-то девочку с гитарой,

И попросил мне показать аккорды.

От той науки, хоть уже и старый,

Потом ходил бы я ужасно гордый.

Девчонка согласилась – в самом деле.

Мне в дом гитару принесла она.