Сергей Ростовцев - К Огонькам Созвездий

Я так и не достиг заветной цели.

И пела мне стихи мои, жена.

Декабрь был сырым и мерзким.

Снег выпал и опять раскис.

А я решил и жестом резким,

Остановил себе такси.

Какая есть, а всё ж машина.

За то пешком не надо топать.

Немного облысели шины,

Крыло помято,

Выхлоп – копоть.

А вместо счётчика,

Представьте,

Какой-то отрывной блокнот.

И я решил, что там квитанции,

Когда оплатишь – шеф порвёт.

Ошибки сожаленья стоят,

А я совсем не угадал.

Там были с датами листочки —

Какой-то древний календарь.

– Оплата по доставке? Трогай. —

Водителю я говорю.

Меня он смерил взглядом строгим

– Оплата – по календарю.

А за окном то дождь, то ветер,

То солнце, то опять весна.

И небосвод и чист, и светел,

А вон, дорожный, новый знак.

Шуршит под шинами дорога

Вон там ухаб, а вот объезд,

Моря, пустыни, холм отлогий….

Не видел раньше этих мест.

А вот смогу ли расплатиться

По счетчику календаря?

Граница, вон опять граница.

Барханы, слякоть декабря…

Меня с оплатой не торопят,

Но новый день и новый лист.

И хоть пока шуршит дорога,

Всё строже времени таксист.

Согрей меня ты, не от холода,

Согрей меня от одиночества.

Текут тела по венам города.

Ждут исполнения пророчества.

Когда могильною плитою

На вечный холод обрекут….

Прижмись ко мне плотней собою.

Люби меня, пока я тут.

Сольем тела хоть ненадолго,

Утратив поцелуев счет.

Мы друг без друга мерзнем только,

Поверь, намерзнемся еще.

А вот сейчас, пока мы рядом,

Забудем о конце пути.

Такая трепетная радость,

Друг друга, все-таки, найти.

А время пожирает молодость

И с каждым годом все быстрей.

Согрей меня ты не от холода,

От одиночества, согрей.

Когда я умру, мне приснится то место, где вырос,

Подвал из двух комнат и маленький двор на углу.

Но нет, не оттуда уйдет моё тело, навынос.

И там не заплачут, не всхлипнут,

Когда я умру.

А там, в позабытом, но не прекращаемом детстве,

Там, рядом с колонкой, где вечно сочится вода,

Предложит мириться драчун, что живёт по соседству,

А я, ухмыляясь, скажу:

– Никогда! Никогда!

Он станет врачом. А курили мы с ним, за сараем.

Потом, умирая, он будет письмо моё ждать.

Когда я умру, мы наверно еще поиграем

В игру ту, что в детстве, до драки играли всегда.

А я далеко, не копейки считаю, а центы.

А дом тот, бульдозер разрушил, уже не спасти.

И кто-то использовал, угол двух улиц, под церковь

А я, умирая, шептать буду, дому: «Прости»!

Когда я умру, то не знаю, где буду схоронен

А разница лишь,

Для могилу копающих рук.

И всё чем я жил, что я видел, и что не запомнил,

Уже и не важно, не нужно, – когда я умру.

Пока я живу, и мне снится, то место, где вырос,

Подвал из двух комнат и маленький двор на углу.

Но нет, не оттуда уйдет мое тело, навынос

И там не заплачут, не всхлипнут

Когда я умру.

Посвящается исчезнувшему дому в городе Днепропетровске и другу детства Валентину Александровичу Корицкому, пусть земля ему будет пухом. Амен!

В царстве дождя, я зритель,

Глядящий на ночь, как небыль.

Вокруг прозрачные нити

Тянущиеся к небу.

Зонт мой, ужасно тонок.

Дождь, бесконечно огромен.

Кто я пред ним, ребёнок,

Вздрагивающий при громе?

Шуршанье дождя о листья,

О крыши чужие стук.

Запутывающий мысли,

Капель привычный звук.

Каплями тикает время.

Каплями я измучен,

Тянущимися к небу,

Прячущимися в тучи.

И по асфальту, навеки,

Вчерашние, смыв с дороги,

Текут дождевые реки

Мои омывая ноги.

В царстве дождя я зритель

Глядящий на быль, как небыль,

На эти прозрачные нити

Связавшие город с небом.

На Днепре зелёный остров.

Мы туда ходили вброд.

Золотых песков там россыпь,

И родник холодный бьёт.

Я и два моих соседа,

Три отборных босяка.

Нам на острове веселье.

Нам без острова тоска.

Лет с восьми в кармане финка.

С десяти и самопал.

Вовка был у нас за Флинта.

Я, о Флинте прочитал.

Разбежались лет в пятнадцать.

Я ушёл в читальный зал.

Что с друзьями? Вам признаться,

Очень долго я не знал.

Я читал, писал, работал

Что об этом рассказать?

Весь в идеях и заботах…

Вот, в читалку шёл опять.

Как-то, даже не поверил…

Вижу Женька.

– Ты ли, нет?

– Я! Рыбак, сошёл на берег.

Вот. Обычный домосед.

– А Володька?

– Он на нарах.

Было дело в преферанс.

Показалось, выпил мало.

Оказалось, в самый раз.

Попрощались, как до завтра.

Только встретимся ли вновь?

Мимо нас неслась ватага

Развесёлых пацанов.

Может на зелёный остров?

Мы туда ходили вброд.

Золотых песков там россыпь,

И родник холодный бьёт.

Декабрь. На агавах воробьи.

Бананы жёлтые и мандарин не кислый.

Ну что ж, другие здесь календари.

Другие месяцы. Другие даже числа.

И может они правду говорят,

Хоть для меня их смысл непривычен.

Мне снится из того календаря,

Опавшая листва, пожухлая обычно.

Как, в сумерках, аллеей я иду,

Почти зима, а кажется, что лето.

И пахнет, как в заброшенном саду,

И только под ногами шорох этот —

Обычная пожухлая листва….

Ну, хоть проснулся видимо не зря.

Наградою чужого хвастовства —

Бананы в середине декабря.

Отпахал я и пошёл

К дому.

А в сенях моя жена

Настя.

Говорит: «Иди ко мне

Голубь,

Так хочу твоей мужской

Ласки».

Я как взял её в свои

Руки,

И поставил я её

Раком.

Прошептал ей в ухо

– Ты сука.

И увидел, как она

Рада.

В пояснице у неё

Тонко.

И так пахнет от неё

Мятой.

Только что-то мой дружок

Звонкай,

Отдыхает, как сапог

Мятый.

Я его потеребил

– Ну же!

И о Настину потёр

Попу.

– Разве ты мне для того

Нужен

Чтоб штанину кажный год

Штопать?

А Настюха то, его

Гладит.

Говорит мол: «Ничего,

Ладно.

И не так уж много мне

Надо.

Сорок лет уж как была

Свадьба».

Он как будто этот день

Вспомнил.

И такое закатил

«Дело».

Да, на что-то я кажись

Годен,

Хоть ужо и с головой

Белой.

[ Йом Кипур – Судный день – день сухого поста ]

Даже если не знаком ты с Богом,

И не знаешь, где носить кипу,

Если ты еврей, то хоть немного,

Попостись. Хотя бы в Йом Кипур.

Хоть назло антисемитам… Ладно?

Что тебя не любят всё равно.

Не поешь варенье с шоколадкой.

Не попей ни водку, ни вино.