Анатолий Богатых - Против течения. Избранное

…Когда в забавах праздного ума
прошла не жизнь, но ощущенье жизни,
когда в пределах сумрачной Отчизны
истаяла имперская тюрьма,
хоть прочен был её тройной засов —
родной пейзаж эпохи тупиковой,
и в славословии рифмованном глупцов
уже слагался гимн о власти новой,
и срамословье – гордость наших дней —
сливалось с ним одним гудящим хором,
как выблядки над матерью своей,
они глумятся над твоим позором,
торгуя им в базарный, шкурный день,
на торжествах и торжищах ликуя, —
ужель твоя тоскующая лень
не оскорбилась? пропадает всуе
ещё живая поросль – всё равно?
ужель тебе до века суждено
оцепененье мёртвое одно?
а эти цепи новые легки?

…Среди пустой словесной шелухи
родная речь и хлёсткое словцо
блеснут порой, – и вечные черты
вдруг оживят застывшее лицо.

Покуда жив язык, – жива и ты.

…Как в юности, влюблённые, живые,
опять мы вместе, – снова повезло
считать пообочь камни верстовые
паломничества в Царское Село.

Литой листвы густую тень на водах,
на берегах кумиры давних лет,
теченье жизни, круг вращенья года
блюдёт хранитель-ангел этих мест.

Прийти сюда и молча помолиться…
И вдруг увидеть сквозь резную сень
в аллее дальней тень Императрицы
и Пушкина стремительную тень…

Бывает время – тайный молкнет зов,
последний отзвук замер, эхо мнимо, —
душа мертва, и нет звучащих слов,
и немота твоя неодолима.

О муки творчества – одним из многих жить
среди людей неблизких, но незримо,
таясь людей, с е б я в с е б е творить
и ждать свой день спокойно и сурово, —
немой тоске людских сердец явить
рождённое молчаньем Слово.

…Они приходят, подступая вплоть,
являясь к нам с привычным постоянством, —
и вечных снов ничем не побороть —
они минуют время и пространство.

Питаясь жизнью грубой и суровой,
нас держит здесь и не даёт пропасть
одно лишь ремесло, одно лишь слово —
нежданных рифм врачующая власть.

И женщины божественная плоть,
её души таинственной убранство,
тревожит нас. Не завещал Господь
смиренную аскезу христианства.

…Напрасны зов и жажда жизни новой!
Пьянит, царуя, радостная сласть, —
и этих снов желанные оковы,
и дум ночных – и тайных ритмов страсть…

…ужасен
был взгляд её,
был странен, дик, но ясен —
своё уродство сознающий взгляд…

С тех давних пор, как наш Творец отметил
её в толпе, когда горбом пометил, —
она одна, всегда одна; на свете
ей друга нет, ей мужа нет, а дети
лишь снятся ей, невинной. Я представил
её в тот миг (ведь жизнь – игра без правил),
когда случайно где-нибудь она,
лицом к лицу столкнувшись, горбуна
увидит вдруг. О, как оскорблена
своим подобьем будет… Жалкий прах!
пигмей, уродец с головой пророка
и со следами детского порока
в усталых, мутных, старческих чертах,
ещё живущий, но растленный прах!

И с отвращеньем, с ненавистью, с плачем,