Артур Ктеянц - Стихи

Время избыточно, ночь бессрочна.

И постоянно зовёт дорога,

Это под кожей вода морская

Манит увидеть другие страны.

Мне без тебя ни одна Тоскана

Не воплощение земного рая.

Мне без тебя ничего не ново,

Вещие снятся сны не в руку,

Я без тебя – сочетание звуков,

Так и не ставших заветным словом.

– Я во сне тебя предал совсем легко,

По хрустальной ключице провел рукой,

Обнаженное сердце твое достал

И отправился в ночь, по таким местам,

Где в открытых тавернах блестят ножи,

Где огромные замки стоят на лжи,

Там…

– Постой, по порядку мне все расскажи,

За какими морями твой сон лежит,

Сколько раз ты входил в ледяной туман

И какие в том мире стоят дома?

– То, что принято сказкой считать у нас,

То, во что не поверит ни слух, ни глаз,

В этом мире живёт посреди людей,

И деревья на мертвой стоят воде.

– Это, будто бы, серия «Ведьмака»,

Я представила: скалы, огонь, река…

Почему у тебя так дрожит рука?

– Я принес твое сердце к большой реке,

По которой Харон перевозит души,

И остался с тобой за пределом суши,

Поцелуем Иуды в холодной щеке.

Ночь укутала лодку чернильным пледом,

Я во сне тебя предал, ты слышишь, предал…

– Ты не все рассказал мне, я там была,

Ты бежал и тебя поглощала мгла,

Все надеялась, что повернешь назад,

Только ты прямиком направлялся в ад,

Но когда ты упал и разбил лицо,

Блудный сын позабытый своим отцом,

И заплакал в высокой траве безвольно,

Непомерную тяжесть устав нести,

Моё сердце спросило: «тебе не больно»?

Мое сердце пыталось тебя спасти.

Милая Фиби, а небо опять решето,

Я не писал тебе вечность,

Прости, родная,

Ночь, о которой почти ничего не знаю,

Тихо мне шепчет: «начало письма не то».

Ты говорила, что ночь, как хозяйка лжи,

Может надеяться лишь на эффект плацебо,

Есть только два начала – вода и небо,

Все остальное, Фиби, во тьме лежит.

Все остальное имеет предел и цену.

Я поселился, Фиби, в такой глуши,

Где продают последнее за гроши

И от большого мира возводят стену.

Здесь колдовские озера, леса и граппа,

Люди как-будто явились из книжных страниц,

Я никогда не видел подобных лиц,

Городом правит башмачник Медвежья лапа.

Тело его не берут ни одни ножи,

После семи покушений остался жив,

С камнем на шее в озёрную глубину

Дважды был брошен, на ощупь бродил по дну.

Я безнадежно влюбился в его жену.

Кожа ее пахнет ладаном и санталом.

Подозреваю, что это весьма опасно.

Я безобразен, Фиби,

Она – прекрасна,

Будто начало истории с грустным финалом.

Фиби, а счастье – когда ничего не надо,

День догорает, и так же как год назад,

Я зажигаю лампу, спускаюсь в сад,

И не могу надышаться ночной прохладой.

Мои стихи плывут издалека,

Какой-нибудь смотритель маяка,

У берегов Исландии находит

Их тонкие прозрачные тела,

Одетые всегда не по погоде.

А после отправляет их ко мне,

Холодной фразой брошенной в окне,

Бескрайним морем победившим сушу,

Предчувствием, что нужно их спасать,

Что я обязан это написать,

Иначе буду изнутри разрушен.

И все мои несбыточные сны,

В Исландии далекой рождены.

Я видел, как они при лунном свете,

Там где вода и пламя побратимы,

(Как будто бы сошедшие с картины).

На изумрудном запустении вод,

За руки взявшись водят хоровод,

Вокруг костра из неокрепших строчек,

И те стихи, что выживут в огне,

Ворвутся в дом мой на большой волне,

Однажды посреди бессонной ночи.

– Спишь?

– И не думаю.

– Поговори со мной.

Вот уже несколько месяцев мне не спится,

Этот июнь проливает на крыши зной,

Этот июнь называет меня убийцей.

С этого времени в непроходимой чаще

Сон истончается. Я просыпаюсь в пять.

Тот нерождённый снится теперь все чаще,

Тот нерожденный: «мама, давай играть».

Как-то во сне я держала его в горсти,

Хрупкое тело пытался разрушить ветер,

Если однажды увижу его при свете…

Маленький мой, умоляю, прости… прости…

Я обниму его и поспешу сказать:

«Мой драгоценный, мы тоже теперь неживые…»

Тот нерожденный носил голубые глаза.

Я почему-то уверена – голубые.

– Ты говорил мне тогда, что нельзя иначе,

Что непременно все будет у нас хорошо.

– Мне показалось, будто ребенок плачет.

– Не показалось,

Смотри,

Это он пришел…

Мне так холодно, любимая,

Сдоба северного города

И кварталы нелюдимые,

Не спасут меня от холода.

Не согреет солнце мнимое.

Не придет весна-кудесница.

Одиночество, любимая,

Здесь живет под старой лестницей.

Нас не много: два отшельника,

Семь монахов, три юродивых.

Я дружу с одним мошенником,

Говорят, убийца, вроде бы.

Он из бревен церковь выстроил.

Если верить настоятелю,

Не возьмут ее ни выстрелы,

Ни враждебные объятия.

Прибывая здесь физически,

Я живу воспоминанием.

Если вдуматься, фактически,

Можно красть у расстояния

Километры рельс и щебни,

Шпал извечную протрузию.

Нет, любимая, ни времени,

Ни разлуки – все иллюзия.

Прыгнул в прорубь на Крещение.

Сделал над собой усилие.

Много сильных ощущений

И традиция красивая,

Но зимой купаться – уровень

Подросткового проказника.

Увлекаясь процедурами,

Мы душой ушли от праздника.

Посылаю книгу повестей.

Передай ее издателю.

Гонорар возьми по совести,

Мы с ним давние приятели.

Трудно выжить здесь без вымысла.

Всюду нервы оголенные.

Не пиши, что дочка выросла,

Лучше, что-то отдаленное:

Что река уже растаяла.

Что в семье Поповых «прибыло».

Что томаты в погреб ставила

И в потемках палец выбила…

Здесь, монах один, любимая,

Высек на стене латынью,

«Что блаженны все гонимые,

И что смерти нет отныне».

Умный взгляд, на щеках впадины.

В профиль – вылитый Кустурица.

Если он коснется ссадины,

То она в тот час рубцуется.

Тусклым светом склоны голые,

Полнолунию обязаны.

По ночам здесь пахнет смолами

И запретными рассказами.

Жизнь – цинична и расчетлива,

Только, все ведь, относительно…

Здесь, особенно отчетливо,

Слышишь проповедь Спасителя.

Добрый вечер, буддист,

Человек без эмоций и денег.

Помнишь, вместе чудили?

Теперь ты степенный и лысый.

Скоро в городе нашем зима

Все деревья разденет.

Среди русских берез

Кривоногим торчу кипарисом.

Я ушел на войну. Враг свиреп.

Вместо ружей молитва.

Генералы читают Псалтырь

С наступлением ночи.