Ольга Васильева - Неожиданная классика

хоть призраком вокруг меня витаешь,
дразня непроходимым постоянством,
фантазия моя сама тебе тюрьму соорудила.

Гореть в живом огне и после замерзать,
Плач похоронный смешивать со сладким пеньем,
Не видеть разницы меж снегом и гореньем
И смех и слёзы сочетать.

Дух поколебленный вновь обретать,
Доверие и страх, тоску и облегченье,
Естественную страсть и мощь воображенья —
Всё видеть и не так всё понимать.

Свободный разум – в рассужденьях лишних,
Любить иль не любить – час каждый с вестью
новой,
Ничтожно благо, толкотни – излишек;

Противоречия душе известны, но в презренье —
до упора;
О Марсия! Любовь моя, суд высший,
Вопрос вы задаёте о причине. Конечно, это вы сама, Сеньора.

Любовь прекрасна? Почему тогда приносит вред?
И наслаждение – любовь? Зачем тогда печалит?
И стоит ли так сильно нам любить? От скуки
это не избавит.
Любовь есть наше благо? Слёз откуда след?

Силы даёт любовь? Мы – в ожиданье бед.
И душу к добродетели направит?
Зачем душа тогда страдает?
От противоречий сих спасенья нет.

Но не любовь нам боль несёт;
И жжёт, и губит не своей рукою,
А спутники, что вечно с нею ходят.

Мы сами – это зло. Таков наш род.
И не её провозглашать нам злою.
Она же нас лелеет и покоит.

На золото, как многие, не падок,
и не храню его, не собираю, Фабио,
и не завишу я от мненья стадного,
и вид печатных букв моих для глаз не сладок.

И женский пол не вызовет припадок,
люблю, когда люблю, и не когда так надо,
двор не пленяет блеском и усладой,
притворство, лесть – обычай этот гадок.

Зависим я от смерти только, и спасенье
ни красноречие, ни бдительность с усердьем
не принесут нам от её тиранства, не обманут.

Но жду её без страха и с терпеньем,
живу, её не призывая в тяжкое мгновенье,
и с ней, мой друг, навек свободным стану.

Фантазия порой мне предлагает
Сюжет счастливый для сонета.
И я в тревоге размышляю: писать иль нет мне?
То мужество, то трусость побеждает.

Хочу начать, но страх одолевает:
Обманет импульс смутный этот,
Боюсь я критики сурового ответа,
И вдохновенье быстро остывает.

Борьба внутри, сомненья, колебанья,
Я в лихорадке мучаюсь часами.
Чуть напишу – и снова остановка.

От искушений я изнемогаю…
Какую бы мне отыскать уловку? Знаю.
Попроще сочиню сонет я для страховки.

Горе тебе! Когда ты о любви лелеешь грёзы,
Страдаешь от разлук, надежд слишком зелёных,
Безверия, бессонницы и мук бессчётных,
Когда твой укрепляют дух лишь жизненные грозы.

Горе тебе! Когда своей достигнешь розы
И красота венок тебе отдаст почётный,
Начнёшь ты замечать с печалью безотчётной,
Что обожание твоё ей в тягость, как роса мимозе.

И если ты попал в любовное тиранство,
В конце или в начале, ты всё равно несчастлив,
А наслаждение найдёшь лишь в настоящем.

В нём пребывает благо: счастье без опаски,
Не помнишь об обидах и коварстве;
Но утешенья нет, когда ты претендент или уже в отставке.

Однажды некий тип, больной и в возрасте,
Племянницу свою решил взять в жёны,
Девицу самой пылкой молодости,
К супружескому долгу расположенную.

Сказал жених ей, поступившись гордостью,
В ночь брачную, законом ей положенную,
Что только раз в неделю может он
Ей пользу принести своей способностью.

Что нимфе делать? Ну конечно, соглашаться
И мудростью народной утешаться:
С овцы паршивой хоть бы шерсти клок.

И вот после премьеры брачной она спросила старца,
Нельзя ли получить авансом
Вместо недели будущей ей долг?

Уймитесь, дон Хуан, я рассержусь.
Какая дерзость – целовать мне руку.
Не смейте обнимать, я говорю не в шутку.
Щекотно. Ой, Хуанчик! Грех… боюсь.

Мужчины так опасны. Я их берегусь.
Остановись, Хуан, хоть на минутку.
Мне чьи-то слышатся шаги. Как жутко!
Конец? От наслаждения сейчас умру!

Иисусе! Словно разум потеряла…
С мужчиной… истинная христианка!
Но как же хорошо, душа моя, однако…

И стыдно как! Но кажется тебе, что мало?
Давай ещё раз, Хуанито… Может, завтра
Мы встретимся и всё начнём сначала?

Однажды неким днём влетел
Амур в аптеку, и прекрасная Орминта
Составила для бедного пиита
Спасительный рецепт, чтоб излечить от стрел.

Смешала молоко, нектар и хмель,
Амброзию, фиалку, чуть-чуть спирта,
Красный металл, коралл и капли мирта,
А также лилию и розу – всё в один коктейль.

И вышла смесь лекарства горячей,
Чем жар вулкановых печей.
Ошибся бог-предатель в дозе явно.

Ещё и соль переложил, злодей,
Сильнее прежнего вновь воспалилась рана,
А я надежду потерял, что хоть когда-нибудь здоровым стану.

Хотя и правда, что стихов я сочинил
Тысяч на десять всяких: лирических,
Любовных, сатирических,
Впадал и в пасторальный пыл;

Но в чём вина стихов, где проба юных сил,
Чтобы о них трубить, не оценив критически,
Под барабанный бой, в настрое идиллическом,
На улицу их гнать, на свет и пыль?

Нет, Фабио, пускай лежат в столе,
Где солнце их не видит и я тоже,
И на открытках красоваться им негоже.

Боюсь я публики, в чём признаюсь тебе,
Как кикиморы, и смущён я…
Пусть думают, что я поэт, но разума, однако, не лишённый.

В мечтах о Хуане впадаю я в дрёму,
Хуана царит в моих мыслях и ночью,
И на рассвете, если быть точным,
Она – госпожа и хозяйка, без спору.

В отчаянье и панике я от укора,
Увы, доброта её краткосрочна,
Захочет Хуана, я смешон до уморы,
Захочет Хуана, и вмиг я суровый.

Когда её нет, она рядом со мною,
Хуана – словно мой дух зарифмованный,
Что за насилие, что за тиранство!