Коллектив авторов - В начале – муравей. Поэты Литвы в переводах Георгия Ефремова

Вещь, Вещам, Вещами, Вещью,
Для Вещей и о Вещах.
Речь забыли человечью!
Вещь – и только – на плечах!

Даже вящий вещий разум —
Тоже вещь и стоит свеч!
А преграда всем заразам
Гроб – удобнейшая вещь!

Кротость вечная овечья
Нам не слишком помогла.
Вещь – подобие увечья:
В гроб её – и все дела!

подснежник – чернильная синяя точка,
последняя в этом прощальном письме,
а ласточка в форме резного листочка
раскрылась – весна изнутри и извне
во всё проникает, как властная плазма,
и ветка черёмухи никнет, смирясь,
щекочут и ластятся крылья соблазна:
втоптать эту точку в весеннюю грязь
и фразу продолжить – всё тает во мне,
меняется, точно смола на огне

Пусть лагуна милей, голубей и белей
оптимизма – тут кладбище кораблей,

их останки – подобны осколкам сердец:
так инфарктом разорван храбрец и гордец;

словно в крепком спирту или в глыбине льда
динозавров-суда сохранила вода

навсегда, – а отважные корабли
так свободно к невидимой гибели шли:

белый парус верлибра трепали ветра,
а земля отступала – ясна и тверда,

и аорты рвались, – но радист и матрос
отвергали диагноз под именем SOS;

вольным воля, а страх – как докучливый страж.
Это блажь, если жизнь превращается в пляж;

в море нежится некто, изыскан как торт, —
глубь укрыла обрывки снастей и аорт…

Пусть лагуна смелей парадокса, светлей
ренессанса, – тут кладбище кораблей.

Назначив Музе randez-vouz,
я лёг под клёнами в траву.

А той порой – там целый рой
бактерий осени сырой.

Я Музу жду – уже готов
букет бесхитростных цветов.

О, Муза, в час, когда придёшь —
меня уже прохватит дрожь.

Как сизый ворон, как изгой
я буду заражён тоской.

Везде – под кожей, под корой —
бациллы осени сырой…

Не смотри,
не свети
грустью влажной
в глаза.
Так случилось —
не суди,
грустно какие сказать.

Ты
меня обними,
и пьяней,
и полней,
и кувшин
наклони —
чашу нашу
налей.

Пусть не ты,
всё равно —
что гадать:
нечет-чёт?
Чашу часа
испей,
а не то
утечёт…

Утечёт?
Утекла
Та минута
Седа
Как и ты,
Как и я —
Навсегда,
Навсегда.

А у самой
Воды
Губ
Дрожащая нить:
Как и я,
Как и ты —
Чашу часа
Испить.

Налетают ветра,
Задувают звезду…
До зари, до утра
Пляшет свадьба в саду.

Ты сидишь у стола.
Ночь бела и хмельна.
Но полна и цела
Чья-то чаша одна.

Только всем невдомёк, —
Кто, невидим никем,
Одинок, одинок,
И печален, и нем?..

Ночь хмельна и бела…
Он пришёл, нелюдим,
И любви, и тепла
Пожелать молодым.

– Уж таков мой удел…
Что текло – утекло…
Кто-то рюмку задел —
Захрустело стекло.

Реют вишни в цвету.
Налетают ветра,
Задувают звезду…
Расставаться пора.

Сдуты ветром одним
Дни мои и твои.
Соберем, сохраним
Хоть осколки любви.

Самый маленький – твой.
А мои – нелегки.
Ранят болью живой
Ледяные клинки…

Человек! Так медлительно утро,
Кратки сумерки бытия.
Нарождение – долго и трудно,
И стремительна гибель твоя.

Маленький народ с великим словарём!
Как тебе соседи ближние помогут
Неман одолеть: все видят лишь ярём,
А сокровища твои понять не могут?..

Ты все моленья утолил —
И дни бесцветны и пусты.
Кого там высоко, вдали,
Не слушая, услышал ты?..

Чья ласка – невесомей сна —
Тебе становится слышна?
Затем ли, что давным-давно
От шума – в сердце тишина?

К тебе является сюда
Всё то, чего нельзя вернуть?
Что началось Бог весть когда
И кончится когда-нибудь?

Луч, разорвавший пелену,
Тьма, у которой нету дна, —
Неодолимую волну
Рождающая глубина?

И пастбища пусты, и пашни голы,
Уже доступно взгляду всё кругом.
Последний терпкий мёд уносят пчёлы
В свой восковой многоэтажный дом.

И тишина.
Тепло в пустых просторах.
И тишина.
В пруду вода мутна.
И тишина.
Паучьих нитей шорох.
Косые волны льна.
И тишина.

Сияние скупого небосвода
Дрожит вверху, как запоздалый плод.
Осенняя неясная свобода
Ко всем долинам и откосам льнёт.

Уходим от счастливой жизни летней,
Нам стало тесно и в себе, и в ней.
Благодарю тебя за мёд последний,
Мгновенье светлых юношеских дней.

Уснёт пурга. Метель
Отбросит белый кнут.
И звери лягут в тень.
И птицы отдохнут.
В ночи январский лес,
Как вкопанный, замрёт.
Лишь затрещит плетень
Или озёрный лёд.

А колеи по льду
Уходят в темноту,
И яблоня в снегу
Как будто вся в цвету.
Она бела бела,
Она едва едва
Жива, как имена —
И, как они, мертва.

Не будешь никогда
Нарядней и белей,
Чем ночью, среди льда
В кругу пустых полей,
Под северной звездой —
Холодной и ничьей,
Под яблоней седой
В краю больших ночей.

Не выживет никто из нас.
И, значит, временна ущербность.
Минует безмятежный час —
Его ребяческая щедрость.

Простор – неуловимый дым.
Всё новое – сверкнёт и канет.
Но всем, до времени живым,
Оно горит. Горит и манит.

Трава падёт – взойдёт трава.
Умолкнет соловей едва —
Услышишь иволгу с кукушкой,
Увидишь: ястреб над опушкой
Парит, недвижен и велик,
И страшен ястребиный крик.

Всё рядом – немота и пенье,
Зачатье, жертва и забвенье,
Неповторяемый узор…
Трава горит всё горячее —
Желание и отреченье
Терзают сердце до сих пор.
И труд, рождённый до меня, —
Священное творенье хлеба,
И мысли – как столбы огня:
Опора для пустого неба.
И вечный поиск нити той,
Что нас роднит верней неволи,
И знанье: кровью пролитой
Не погасить всемирной боли…