Иосиф Гальперин - На берегу реки, которой нет. Стихи последних лет

Открой окно – над яблоней с веранды голоса,
неуловимо тонкие, как шёлковые нити.
Там детство наших девочек застыло на часах,
они приедут, взрослые, – напомним: посмотрите!

А в кабинете самые скрипучие полы,
ушедшие друзья по ним упрямо ходят.
Смертельные удары и портреты глаз былых
там продолжают спор и правды не находят.

За стенкою, за шторами есть комната без дна,
чего-то мы с тобой не разглядели в блеске.
В ней бьётся, не раскрыв глаза, метельная весна
и солнце изнутри дырявит занавески.

Жилплощадь обрела немеренный метраж,
но судьбы коммунальные не повернуть в России.
Не поздно ли лепить, за этажом этаж,
старинный дом в горах с верандой и ракией?

Сколько силы земной я пожёг на ненужных кострах,
на ненужных путях сам ненужным горя маяком —
знают зов приключений, обычай, надежда и страх,
знает небо пустое, в которое тянет дымком.

От заёмного жара давно уже свой не отнять.
Чью задачу решает зажжённый тобою костёр?
Кто прокладывал курс и решение принял: «Маячь!»,
кто опять обманул и ладонь убирает: «Не тронь!»?

Как горела трава, не успевшая высохнуть в прах,
ей бы в землю вернуться, пойти на живой перегной,
а она тёмным дымом трубила на быстрых кострах.
И её урожай высоты достигал неземной.

Муштрует зрение годами:
себя на вечность не меняй,
одна примета увяданья —
и сразу мимолётен май.

Забыт оттенок перламутра,
вишнёво-яблоневый снег
пропал в траве, и след запутан.
Хотя зачем он нужен, след?

Картины, записи, подсказки…
Невоспроизводима плоть,
но бесконечны копипасты —
и каждый год цветёт и льёт.

А ты в свою не влезешь память,
в такой невинный ползунок.
За стариками-лепестками
один должок.

Обернись в мою плоть, словно в плащ,
сильный ветер, говорят – до костей.
Я своими заслоню каждый хрящ,
каждый листик пряной кожи твоей.

Завернись поплотнее в мой взгляд,
теплота – она верней, чем броня.
Нынче страшно на земле, говорят,
если зябко – посмотри на меня.

Повернись неизменным лицом,
много лет оно со мной говорит:
лучший мир – с тобой, сейчас и потом,
вырастая из-под глыб, из-под плит.

Ты плакал: где же юности цвет?
Дом заколачивал свой.
Земля на всё находит ответ,
время – её перегной.

В кронах вишен хоры мембран
лепестков и пчелиных крыл.
Ты гармонии не разобрал,
ты в себе ничего не открыл.

Я вижу, ты уже бревно
на складе лесопилки,
но узнаю я всё равно
натёки и прожилки.

А скоро обдерут кору,
бруски поделят кольца
и линии годов порвут —
без времени покойся.

Забудет ветер, хоть с тобой
боролся каждым утром,
затянет плёнкой голубой
твой абрис изумрудный.

Пусть семена покров проткнут
меж старыми корнями —
они начнут отсчёт секунд,
не разделённых с нами.

За то, что ты в себя собрал
погоды, да и взгляды,
в твоих корнях ищу, собрат,
последнюю прохладу.

Захватил перелётный десантник
главный в жизни своей пятачок
и зовёт: от меня не отстаньте!..
Вот и весь его песни крючок.

Единичен и общедоступен
поэтический свист соловья,
не уводят коленца от сути,
пусть и скудная правда – своя.

А подруге немного и надо,
разменяет себя на гнездо —
и она выбирает руладу,
зов на помощь, избыточный стон.

Ей одной рассыпает пред всеми
сладких зёрен жемчужную трель…
Нам останется голос весенний,
нотный строй перелётных земель.

Тонкие песни, высокие песни…
Не различаю трель соловья.
Слабость – не радость, но в каждой болезни
есть посвободнее зона своя.

Сузился круг, но и в этом не скучно,
радует всякий птичий пустяк.
Слушаю дятла, сову и кукушку,
а остальные напрасно свистят.

Клювы раскрыты и задраны гордо…
Я узнаю повадки крыла,
но почему напрягается горло
в ритме таком – на какие дела?

Дятел ударил – полезное дело,
ухает мрачным пророком сова,
снова кукушка весной прилетела
и зачитала на время права.
Птицы доступного диапазона —
внятны причины и голоса…

Эхо в ушах от бывшего звона.
Взлётная полоса.