Александр Петров - Тут и там

Но в его почтенном возрасте
разница между похоронами
и женитьбой
(или просто сексом,
если еще мужчину
привлекают зрелые дамы) —
в таблетках виагры.
Афродизиаки,
в том другом мире,
ни к чему.
Как и клистир,
между прочим.

А когда ангел
начнет трубить,
что до его ног
доползла
заветная черта, —
никто не знает.
Знает – Бог.
Ну, и черт,
виновник торжества.

И адского спектакля
вам режиссер
известен,
он враг мракобеса
и сторож
непричудливой любви.

Он телеса
грешников,
в плену у страсти,
несравнимой ни с чем
под малым небосводом,
превращает в тени.

А в вечных селениях
над скорбной тенью
властен огненный вихрь,
продувший и меня,
хоть был я там, в аду,
пока как зритель.

Вергилий,
нетленный
и как «родник
бездонный»,
он и мой учитель.
А в веру
погруженный
Данте Алигьери —
он сострадающий проводник
в повести
о гибели в час любви
Паоло Малатеста
и Франчески да Римини.

«Жаль!», —
шепчет еще в цвете лет
Александр Блок.
«Пока читали,
мы не отстранили маски.

В пьесе двинулся лес,
а мы сидели, почти
как на картине Матисса,
в роскоши и покое,
но в светской одежде
и без наслаждения,
без соприкосновений,
без ласки.
За окном большой
пестрый кот
и целующиеся голуби
в снегу, на крыше,
а в комнате у нас
болтовня,
досада, пустота.
Прошли времена
Паоло и Франчески».

Александр не прав.
И современная Франческа,
в джинсах
или в изысканном платье,
жаждет неугасимой
искры эроса.
Где искринку найти?

Молодому трудоголику Паоло,
когда грозят скудость
и денежная нехватка
покоя не дает вопрос
исполнятся ли,
хоть на авось,
непроходящие мечтания
о благополучии, удаче.
А затем уж
о супружестве, забаве.

И, лишь как далекий отклик,
бред о доблестях,
о подвигах, о славе.

А меня, как во сне,
– несмотря на смертный риск
первой встречи на пути
с той проворной пёстрой рысью, —
в страну страдания
влекло желание
разгадать загадку:
зачем ты избрал
столь скорбную судьбу?

В Римини,
где берега Адриатики
приравнивают к ложу
олимпийцев,
ты был знатный муж,
чтимый отец,
опытный воин,
завоевавший доверие
и папы в Ватикане.
Ответь:
как шерстью зверя
могла покрыться
твоя плоть?
Как смог ты
жену и брата,
настигнув их в объятьи,
заколоть?

«Франческа, она
несчастию причина!
Словно зеркало
поднесла к моему лицу.
Старик, урод,
хромец!

Пусть так!
Но и у старика,
урода и хромца
есть честь!
Нет, я не агнец!
Безумец я!
Но не браколомец!
И не баба, как Дант!
Подумай,
разжалобила барда!
– Любовь, любить
велящая любимым,
меня к нему так
властно привлекла! —
Одна ещё её жемчужина:
– Повесть победила нас! —
Это книга зла источник?
Книги, что ли, надо жечь?
Вот, ад неплохая печь!».

Повесть, Джанчотто,
здесь ни при чем.
А мужчин
старых, уродливых,
хромых,
женщины,
и совсем молодые,
бывало, любили,
когда ими были любимы.

Любить, наверно,
нужно безотчетно,
нутром.
«Изменила мне,
извини!
Моя вина!
Не дал дар,
остался без дара».
Безрассудно —
и звёзды
рождаются вновь.

Очевидно,
ошибка есть
во вселенной —
нелюбовь.
Как гнилой зуб
во рту.
К черту!

Ну что же, если речь идет об авангарде,
то начнем уж с кельтов.
Иным путем, чем греки и латины,
проник в Европу арийский авангард.
Сначала с юга, обогнув Тавриду,
потом, как учит нас словарь Эфрона,
повернув на запад и на север,
переплыв Дунай, достиг он волн
Балтийского и Немецкого морей.
А уж затем на юг, но не назад
к сокровищам Востока, но вдоль
берегов, где чудеса творил Борей,
к Франции раздольной.
И, вспыхнув там огнем,
он искрами покрыл все то, что
Сообществом мы назовем теперь.
Не миновав часть Азии, при том.
Куда не взглянешь – остров
кельтский! На полуостровах,
Балканском, Пиренейском, и в Бретани,
в Британии, где за свет дневной взимали дань,
по Дунаю, стремившемуся в неба ширь,
Рейну, где девчонка манила дланью
лунатиков к себе на пир, виноградной Роне,
нарядной Сене, Луаре, убранной
подсолнухами, теми, ошеломившими Ван Гога,
но, конечно, позже, гоготунье Эльбе,
в Галлии, в Эльзасе, Боже! —
всюду жили галлы, бритты, бельги,
словом – кельты.
Кто сказать посмеет —
кельтов не было у нас?
Но вопрос, вот вопрос —
где они сейчас?
Где же кельты?
Где тот светлый авангард?

Я посетил город, в котором жил поэт,
город моего имени,
с маяком на дне моря
и книгами на полках облаков,
нашел дом, в котором он скрывался
от вестников, сообщавших ему,
что время расставания истекло.
Я долго стоял перед темными,
дубовыми дверьми его квартиры,
прежде чем решился коснуться звонка.
Никто не отозвался.
С форштевня своего рабочего стола
после утомительного пути
он шагнул на берег Итаки.

А может быть попробовал еще раз
обойти ее гавань,
уйти под парусами в открытое море,
опять отправиться в запретном направлении
на край света,
чтоб вновь послушать смертоносные стихи,
погрузиться глубоко в себя
и обменяться парой слов
с мертвыми друзьями.
На все он был готов,
только бы и дальше шагать по тротуару,
которым ежедневно проходил,
отправляться в греческую церковь
Святого Саввы на соседней улице,
иноверцами не превращенную
в руины,
молить властителей небес ему дозволить
любовнице своей единственной,
хоть на песке она была каменным домом,
не говорить еще последнее —
прощай!