Александр Бутенин - Кучер вдохновения. Стихи разных лет

от свежести оторопев,

несемся босиком по лесу,

поскальзываясь на тропе.

Отвесный спуск к реке не страшен,

хотя, вообще-то, как сказать,

бегущий в арьергарде Саша,

сорвавшись, всех способен смять.

Но – обошлось, спасибо боги!

До берега шагов уж шесть.

Не выбираем мы дороги, —

у нас давно дымится шерсть.

Один – бултых, другой туда же,

и третий в воду с головой.

Лишь Саша, выпачканный в саже,

нырять не хочет за братвой.

Стоит на пристани он шаткой

как во хламиде Пифагор.

Теперь послушаем украдкой

героев наших банный спор:

– Я что-то нынче не пропарен…

– Но ты, блин, красный, словно рак!

– Нет, ошибаешься ты, парень,

хочу сказать тебе, чувак,

что после бани… – Да заткнись ты!

– Вон, Игорь скажет, что я прав…

– Ты должен быть совсем пятнистым.

– Как леопард? – Нет, как жираф…

– Сегодня пар не слишком крепкий.

– Зачем ты веник притащил?

– Черт, ноги ободрал о ветки!

– А что, здесь водятся клещи?!

– Сейчас бы девок! – Лучше пива!

– Да хрен вам! С медом будет чай.

Еще варенье есть из сливы…

– Э, Миша, Миша, не скучай!..

Мы вновь карабкаемся в баню,

затем опять бежим к реке,

под ритм, что дятел барабанит,

в бору сосновом, вдалеке…

О спины обломаем веник,

для нас, поверьте, – не предел.

– Эй, банщик, что застыл, бездельник!

Совсем, приятель, угорел?

– Тебя мы снова потревожим,

а ну, давай, вооружись!

Раскрыты поры. Дышит кожа.

В меня опять вдохнули жизнь!

Не зря собрались мы, недаром.

Бескостны стали, как ужи.

Ну, все, ребята, с легким паром!

Теперь неделю можно жить.

Сошла короста, грязь и накипь —

с души. Пусть буду вам пример —

носящий орденские знаки,

Ордена Бани кавалер.

Собою был доволен я вполне:

и вес, и рост – всегда в пределах нормы.

Молва пошла, что жутко располнел,

хотя, любви – размеры все покорны.

Себя, боялся, вряд ли изменю,

но избран был преемником во власти.

И твердою рукою из меню

я вычеркнул мучное, пиво, сласти.

Катаюсь с гор, играю в бадминтон,

работаю российским Президентом,

имею крепкий и здоровый сон.

Моя диета стала прецедентом.

Уменьшился, наверное, на треть,

и вот чего могу сказать вам братцы:

коль скоро захотите похудеть,

пора вам в президенты собираться.

О лошадях скажу вам, братцы,

что их не нужно опасаться.

Ведь лошади добры душой,

такой же, как их рост, большой.

У них печальные глаза,

которым есть чего сказать.

А их нестриженые гривы

растрепаны полуигриво.

А их натруженные спины

ни в чем, поверьте, неповинны.

А их железные подковы —

уже давным-давно не новы.

А их ребристые бока

о шпоры вытерты слегка.

Лишь стоит выйти вам на площадь,

к вам подойдет бедняга лошадь,

и, мягко шевеля ноздрями,

с сомненьем молвит: «а не зря мы

таскаем этих седоков

десятков несколько веков —

в сраженьях – раньше, на бульваре

сейчас?» Я с ними солидарен.

Ну, право, это западло —

всю жизнь мотаться под седлом,

нестись кому-нибудь в угоду.

За лошадиную свободу!

О, люди, кто из вас не хил,

жалейте лошадиных сил!

У аиста сегодня выходной,

детишек не приносит людям нынче,

но, полный вдохновенья, как да Винчи,

улиток он смакует по одной.

Как жаль, что к ним нельзя подать вина,

чтоб трапеза изысканнее стала.

Хоть каплю! Промочить бы клюва жало,

не говорю – напиться допьяна.

Вы думаете, аисты не пьют?

Конечно, пьют, собравшись целой стаей,

коньяк с Аи всему предпочитая,

и создавая дружеский уют.

Крылопожатье, клювопоцелуй,

приветствия, лобзания всякой масти —

неистовые аистовы страсти:

Привет! El saludo! I am glad! C’est vous?

Вдали корова мрачно рвет траву,

жуя ее, испытывает зависть.

По полю тихо бродит белый аист,

слегка ослабив шеи тетиву.

Нет конца и края морю,

как пустыне из воды.

Встал на кромку я, и вскоре

смыл прибой мои следы.

В воздухе зависли чайки:

– где тут рыбки-малыши?

Те уже сгрудились в стайки —

завтраком для рыб больших.

Как-то быстро потемнело,

шторм берет нас на испуг.

Напряглось морское тело,

напружинилось, но вдруг…

Золотистым солнца светом

вспыхнуло в воде окно.

Как сияет море это!

Изумрудное оно.

Берег янтарем украшен,

бирюзою – небеса.

Жаль, что надпись: «Здесь был Саша»

на волне не написать.

Мы расцветали, как настурции

и закоптились, как макрели.

Под благодатным солнцем Турции

за десять дней совсем сопрели.

На волнах моря безмятежного

нас так безудержно качало,

что, наплевав на беды прежнего,

хотелось жить начать сначала.

Носясь по пляжу раскаленному,

и обжигающему пятки,

мы были словно окрыленными,

и отдыхали без оглядки.

Забыли обо всем мы, но

считали – сколько дней осталось.

И было все там включено,

и ничего не выключалось.

Но, наконец, блаженства срок

истек, и мы вернулись в Питер,

– влезть в мир резиновых сапог

и на загар напялить свитер.

Отоспаться первым делом,

просмотреть нон-стопом сны все,

убедиться в том, что – белый,

что загар-то за год смылся.

Ранним гостем быть на пляже,

в тень – бутылку лимонада.

Только – без ажиотажа,

нам соседей тут не надо.

Застолбить себе участок

в полтора-два километра,

чтоб народ ходил не часто,

опасаясь волн и ветра.

Зонт воткнуть, одежду скинуть,

и, глаза закрыв блаженно,

растопырить солнцу спину,

замерев так без движенья.

Море пробовать ногою:

что ж, тепло, и даже чисто.

Вон мужик идет нагой

по следам друзей-нудистов.

Книга, карты, чипсы, пиво

«Пирожки кому горячие?»

Как тут мило и красиво!

Да, на море – не на даче.

Наблюдая чаек вальсы,

горизонт вдали – иголкой,

подбородком ткнувшись в пальцы,

вдруг задуматься надолго.

Медитировать, вернуться,

со спины песок смыть чтобы —

хорошо бы окунуться!

Окунуться – хорошо бы!

К черту мысли о карьере!

Пусть других они помучат.

Здесь, почти как на Ривьере,

тут, пожалуй, даже лучше.

В море бегая раз двадцать,

загорая понемножку,

отдыхать и дожидаться

лунной, призрачной дорожки.

Море сегодня пахнет арбузом,

берег рубцуя тысячью брызг.

Синей каймою застыли медузы,

а под ногами ракушек дрызг.

Солью и солнцем жжет плечи и спину.

Ты о печалях своих не жалей.

Смуглой, босою ногой наступи на