Илья Бровтман - Гусары и разбойники. Пьеса в 4 действиях

Вы, барышня, стоите еле-еле.
Советую немного отдохнуть,
А я покараулю у постели
И позову Вас если что-нибудь.
Бог ниспослал ужасное проклятье.
Который месяц барин наш в бреду,
А Вы бессменно у его кровати,
Забыв про сон, сидите и еду.
Смотрите на кого Вы стали схожи.
Нельзя прожить без пищи и без сна.
Остались только косточки да кожа.
Взяли бы ломтик сыра и вина.
Одна Вы не теряете надежду
На чудо. И за это Вам поклон.
Но Вы должны, красивы, быть как прежде.
Очнётся барин. Что увидит он?
Усталое измученное тело,
Измятое печальное лицо.
Где та цыганка, что романсы пела?
Не слышно песен, звона бубенцов.
Возможно Ваше ангельское пенье,
И нежный соловьиный голосок
Пошлёт ему от жара исцеленье.
И сжалится всемилостивый Бог.
Я давеча в часовне под иконой
Поставила пол дюжины свечей.
Молила у заступницы Мадонны
Хозяину не дать закрыть очей.
Не верится, что Бог забрать решится
Его у нас. Уж до чего хорош.
Не ездил бы в проклятую столицу,
Глядишь, бы не пропал за медный грош.

Да что ты тут стрекочешь как сорока.
Раскаркалась. Ну, просто стыд и срам.
Поёшь заупокойную до срока.
Его я злой старухе не отдам.
Не зря считают все меня ворожкой.
Я видела его ладонь не раз,
И знаю, что последняя дорожка
Написана Всевышним не сейчас.
Я ясно вижу, как гарцуют кони.
Булата звон. Падение и взлёт.
А рану в сердце, судя по ладони,
Он сам себе кинжалом нанесёт.
Его судьбу читаю, как по книге,
А ждут его крутые виражи.
Скуют навеки прочные вериги
Любви и чести, подлости и лжи.
Не раз ещё в седле на поле брани,
В пирушках и за ломберным столом,
В грязи и крови выпачкает длани
И душу. Только это всё потом.
Ведро вина, а может даже бочку
Он поглотит, судьбу свою кляня.
Он вырастить ещё успеет дочку,
Которая под сердцем у меня.
Я вижу всю его судьбу лихую,
Заблудится он в жизненном лесу.
Хотя сама бесславно пропаду я,
Но непременно милого спасу.
Он не умрёт, пока я буду рядом.
Я амулет на шее у него,
И отгоняю смерть цыганским взглядом.
Я знаю: – ты не веришь в колдовство.

Да, я не верю в россказни пустые.
Не верю в порчу, заговор и сглаз.
И знаю, что писания святые
Скрывают божий промысел от нас.
Я знаю, что всевидящее око
На небе есть, и каждому оно
Чертит дороги, намечает сроки.
Но знать того людишкам не дано.
А мы должны с надеждой и мольбою
Ценить всё то, что Он решил нам дать.
Смириться с неизбежною судьбою,
Законы чтить, и чтить отца и мать.
Посты и литургии, соблюдая,
Мы с совестью должны прожить в ладу.
Иначе не найти ворота Рая,
И много тысяч лет гореть в Аду.
Обязаны не лгать, не бить баклуши,
Работая за совесть, а не страх.
Мольбой спасать загубленную душу,
И каяться пред Господом в грехах.
За разные пороки и злодейства
На исповеди кается должны,
Но всех страшнее грех прелюбодейства,
Лукавые соблазны Сатаны.

Да как ты можешь, глупая девчонка,
Судить про самый сладкий в мире грех?
Как отличить когда настолько тонко
Где вечная любовь, где миг утех?
По виду отличить не так то просто,
Когда бросаешь взор со стороны.
Любовь от первой искры до погоста,
А для утех страданья не нужны.
Утеха, блуд – пьянит и окрыляет.
Секретов нет, ясна дорога, цель.
И, кажется, ты на пороге Рая,
Но всё проходит быстро словно хмель.
Зато любовь совсем иное дело.
Два сердца превратились в монолит.
Пока от наслажденья тает тело
Душа твоя страдает и болит.
Тебя сжимают ласковые руки.
Ты веришь, что лишь счастье впереди,
Но сердце в неминуемой разлуке,
Колотится неистово в груди.
А ночь не может продолжаться вечно.
Встаёт заря, приходит время дня.
В мужских заботах твой дружок сердечный
Садится на буланого коня.
Ты повторяешь целый день заклятья,
Чтоб к вечеру вернулся милый вновь.
В моих горячих ласковых объятьях
Узнает он цыганскую любовь.
Захочешь, расскажу тебе девица,
Как я познала истинную страсть.
Как довелось в гусара мне влюбиться,
И всю себя отдать ему во власть.

Конечно, расскажите это Лала,
Судьбина Ваша видно нелегка.
Я тоже и любила, и страдала,
Но страсть не довелось познать пока.
Я юна и пока ещё невинна.
Меня ещё никто не брал в полон,
А мне бы так хотелось, чтоб мужчина
Желал меня, чтоб сжал в объятьях он.
Хочу, чтоб был красивым и желанным.
Чтоб свет струился из искристых глаз.
Но я, пожалуй, щебетать не стану,
И буду с нетерпением ждать рассказ.

Манила я и мне казалось мало,
Что он испил любовный приворот.
А я в тот миг не знала, не гадала,
Куда меня дорога приведёт.
Он осторожно обнимал за плечи.
Пьянила нас ночная тишина.
В ушах журчали сладостные речи,
Но я была как льдинка холодна.
Любовь и воля – выбор для цыганки
Непрост. Как для любого из ромал.
Дворцу с широкой мягкой оттоманкой
Предпочитаю степь и сеновал.
Я не была невинна и жеманна.
Познала сладость губ и нежность рук.
Но ласки беззаботного цыгана
Не дали ни любви, ни сладость мук.
Не напрягалось от истомы тело,
Когда его касалась чья-то длань.
Стремление к любви во мне созрело.
В тигрицу стала превращаться лань.
Мне снились не пиковые цыгане.
Во сне король бубновый невзначай,
В поношенном зелёном доломане,
Укрыться от дождя зашёл в сарай.
В котором я на сене ночевала.
Осенний ветерок меня ласкал.
В хмелю от аромата сеновала
Спала я, как младенец у соска.
Он осторожно опустился рядом.
И ощутив прикосновение рук,
Я просыпалась под горячим взглядом.
И был так неподделен мой испуг.
Но было что-то мягкое во взгляде,
И мой испуг растаял как туман.
Его волос нечёсаные пряди
Спадали на мой гибкий нежный стан.
Он руки сжал ладонью вожделенно.
Мне не хотелось молвить: – уходи.
Я стала согреваться постепенно
И начал таять лёд в моей груди.
Он целовал мне руки и колени.
Сопротивляться не хватало сил.
Он тело, разомлевшее на сене,
Как скатерть самобранку расстелил.
В траву летели пёстрые одёжки.
Дурманил нос душистый суходол.
И путаясь в завязках и застёжках,
Он тело мне усами исколол.
Движениям его невольно вторя,
Я таяла как льдинка на песке.
В меня он погружался, словно в море
И я в нём утонула как в реке.
Нас что-то поднимало в поднебесье
И слышалась среди цветов и трав —
Мелодия какой-то дивной песни,
Диапазоном в тысячу октав.
Сгорала от любви как от пожара.
Пропала воля, честь и жизнь моя.
В его руках, как звонкая гитара
Романс любви горячей пела я.