Илья Бровтман - Однажды во Франции

Как муха в басне Лафонтена,
Он жил, не ведая забот.
Его поместье в устье Сены
Давало неплохой доход.

Достаточный, чтобы трудиться,
Ища отраду в полотне.
Но дар огромный живописца
Жан-Жак любил топить в вине.

С полотен на него смотрели
Созвездия невинных лиц.
А он утеху на постели
Искал в объятиях блудниц.

Ему, художнику от Бога,
Удел отмерян не простой.
Кому даётся очень много,
С того и спрос совсем другой.

А он, к полудню встав с постели,
И повязав на шею бант,
По ресторанам и борделям
Спешил растрачивать талант.

Порой, пыхтя марихуаной,
Жан-Жак хватает полотно,
И в наркотическом дурмане
Рисует жирное пятно.

Каких полно на вернисаже.
Но он не Сальвадор Дали.
И почему-то до продажи
Его шедевры не дошли.

Охотней купят Афродиту,
Написанную в стили ню.
И лишь художник именитый
Способен продавать мазню.

Он сам бы не рискнул ответить,
Где натюрморт, а где портрет.
И потому картины эти
Не покупали много лет.

Художник в праздности и лени,
В плену пустых никчемных слов,
А также плотских наслаждений,
Кружился в омуте грехов.

Такая жизнь и исполину
Порой не очень по плечу.
Здоровье треснуло как льдина.
Пришлось наведаться к врачу.

По настоянью эскулапа
Он месяц не курил, не пил.
Мешок пилюль, микстур и капель
У фармацевта накупил.

Лекарства, выпив пару литров,
Увидел снова белый свет.
Достал этюдник и палитру,
Подрамник, кисти и мольберт.

Когда с очередной картиной
В салон наведался Жан-Жак,
Ему сказали в магазине,
Что приходил один чудак.

Его картины покупая,
Чудак спросил: – ведь говорят,
Когда художник умирает,
Цена их вырастет стократ?

Вниманье, не придав рассказу,
Обрадованно взяв доход,
Он в ресторан, явился сразу,
Решив отпраздновать Джек-пот.

Жан-Жак доволен несказанно,
Что творчество его в цене.
Вновь в кабаре и ресторанах
Он ищет истину в вине.

Опять потрачено немало
На женщин и на алкоголь.
Болезнь надолго не отстала.
К Жан-Жаку вновь вернулась боль.

Недомогание и боли
Опять испытывает он.
Забыв про праздность и застолье,
К врачу приходит на приём.

Он в кресле, лампа ярко светит.
И видит, словно в дивном сне,
У эскулапа в кабинете
Свои картины на стене.

Теперь нелепые вопросы,
Уже не смотрятся как вздор.
Красноречивее не просто
Ему поведать приговор.

Он болен, смерть не за горами.
Идёт Жан-Жак, не чуя ног.
К чему теперь вино и дамы,
Когда пора подбить итог.

На что он свой талант растратил,
Крутя Фортуны колесо?
Дурман, продажные объятья.
Он вспомнил Пабло Пикассо.

Как тот сказал в зените славы,
Своим друзьям на склоне лет,
Что толстосумам на забаву
Сменил талант на звон монет.

Со временем, шагая в ногу,
Свои шедевры, не любя,
К почёту протоптал дорогу,
При этом потеряв себя.

Теперь пришло Жан-Жаку время,
Понять, почуяв жизни край,
Что, не засыпав в землю семя,
Увидишь, вряд ли урожай.

Всю жизнь парил под облаками.
А что он видел на пути?
Старик душой, хотя годами
Не разменял и тридцати.

Он должен написать картину
Под стать великим мастерам.
Ныряя в вечности пучину,
Вложить в неё весь свой талант.

Для патриота Орлеана,
Прекрасней не найти сюжет,
Чем подвиги Великой Жанны,
В неполных восемнадцать лет.

Не размышляя о кончине,
Жан-Жак слабеющей рукой,
Писал великую картину,
Не покидая мастерской.

Откуда только взялись силы?
Назло невзгодам и беде,
Писал, пока засеребрилось
На голове, и в бороде.

Охвачена огнём девица.
Немало лет прошло с тех пор,
Как на холсте у живописца
Под нею был зажжён костёр.

В очах её играет пламя.
Толпа от ужаса кричит.
Под взглядом девы Орлеана
Дрожат от страха палачи.

Живой пример перед глазами.
Непобедима Жанна д’Арк.
И холст с последними мазками
Музею передан был в дар.

Теперь ужасный рок не страшен,
И по булыжной мостовой,
Как серебрянкою окрашен,
Бредёт художник весь седой.

Уже не ощущая боли,
Прочь от невольницы своей,
Шагает улицей де Голля,
Пугая стайки голубей.

Как будто новым человеком
Родился. Перед Богом чист.
Впервые он за четверть века
Держал в руках газетный лист.

Открыв четвёртую страницу,
Он взор свой отвести не смог.
Жан-Жак невольно удивился,
В углу, увидев некролог.

В нём сообщалось, что в субботу,
Под скорбь детей и вдовий плач,
Скоропостижно на работе
Почил его знакомый врач.

Позднее, стоя над могилой,
Художник, не мастак речей,
Поведал всем, как исцелил он,
Усопший – лучший из врачей.

Меня, возможно, будет сватать
Приятель мой Луи Жаклен.
Везёт неспешно эскалатор
В унылый метрополитен.

Зеркальный пол под каблуками,
Бесцветный свод над головой.
Иду я, а на сердце камень,
И голос внутренний: – постой.

Жених влюблён в меня без меры.
Красив лицом, атлет на вид.
Изысканы его манеры,
Но сердце девичье молчит.

Не согревается при встрече,
Не холодеет от разлук.
Его объятия за плечи
В нём не усиливают стук.

Я не срываюсь среди ночи,
И не кручусь на простыне.
А голос внутренний бормочет,
Что он не тот, кто нужен мне.

Уже, наверно, на вокзале
Маренго поджидает он.
И мы втроём с моей печалью
Направим стопы в Каркасон.

Отец и мать стоят у двери,
И ждут нас в доме у реки.
Луи, я думаю, намерен
Просить у них моей руки.

Едва переставляю ноги,
Меня толпа несёт вперёд.
А мне, в отличие от многих,
Замужество как эшафот.

Я старомодна не по веку.
Невинна, хоть двадцатый год.
А вдруг я встречу человека,
Который в сердце мне войдёт.

Что делать если кто-то в душу
Проникнет вдруг счастливым днём?
Я клятву не смогу нарушить,
Что дала перед алтарём.